А. Я
А. Я. Гуревич. История историка. Юрий Зарецкий
М.: РОССПЭН, 2004. 288 с. Тираж 1500 экз. (Серия “Зерно вечности”)
Имя автора этой книги, покойного Арона Яковлевича Гуревича, сегодня известно, по-видимому, всем медиевистам. В современной России его работы, открывающие новые горизонты изучения западного Средневековья, хорошо знают также филологи, искусствоведы, психологи, социологи, философы. Без преувеличения можно сказать, что на этих работах выросло, по меньшей мере, два поколения российских гуманитариев. Впрочем, известность автора выходит далеко за пределы его отечества: книги Гуревича переведены на все европейские (и некоторые неевропейские) языки, его вклад в историческую науку отмечен многочисленными международными почетными званиями и наградами. Безусловно, воспоминания этого выдающегося ученого, свидетеля и участника историографического (и исторического) процесса на протяжении более 50 лет, не могут не привлечь особого интереса.
Содержание книги разнопланово. Автор, в целом придерживаясь хронологического принципа, но нередко отклоняясь от него и пускаясь в пространные отступления, рассказывает о медиевистике в Московском университете в середине 1940-х годов и о той атмосфере, в которой жила историческая наука в это время, а также в последующие десятилетия. Он рисует портреты своих учителей, Е. А. Косминского и А. И. Неусыхина, других известных советских историков, преимущественно старшего поколения - С. Д. Сказкина, Б. Ф. Поршнева, Р. Ю. Виппера, М. А. Барга, А. Н. Чистозвонова, А. И. Данилова, Н. А. Сидоровой, И. И. Минца, рассказывает о философе В. С. Библере, историке литературы М. И. Стеблине-Каменском. Примечательно, что, изображая галерею современников, автор уделяет своим оппонентам и недоброжелателям существенно больше внимания, чем соратникам и друзьям. По его собственным словам, в силу особенностей его профессиональной судьбы в воспоминаниях имеет место “некоторое смещение света и тени в пользу последней” (с. 276). Однако узкопрофессиональной жизнью “цеха историков” воспоминания ученого не ограничиваются. Гуревич постоянно подчеркивает, что его жизнь в науке неразрывно связана с социальной действительностью его времени, и живо воссоздает отдельные стороны этой действительности (см. разделы “Разгул государственного антисемитизма в последние годы Сталина”, “Юмор и анекдоты в разгар репрессий”, “Война и ее последствия”, “Историки и марксизм”, “Начало и замораживание „оттепели“”, “Общая атмосфера 70-х годов”, “Перестройка” и др.).
Автор не один раз подчеркивает, что “История историка” - это свидетельство не столько о нем самом, сколько о его времени, его науке, людях, которые ее творили и - он делает на этом особый акцент - переменах, которые в этой науке произошли на исходе XX века (с. 10, 146 и др.). Но если все же попытаться как-то определить жанр “Истории историка”, то это будет скорее “автобиография”, чем “мемуары”. Главные сюжеты этой истории - труды автора, его книги и их судьбы, новые исследовательские темы, изменения в его представлениях на историческую науку, преодоление разного рода преград, отстаивание правоты собственных профессиональных позиций. Помимо этих сюжетов он подробно останавливается на поворотах в своей профессиональной судьбе - на шестнадцатилетней “ссылке” в Тверь (так он называет свое преподавание в Калининском педагогическом институте); трудностях поступления на работу сначала в Институт философии, а затем в Институт истории АН СССР; обсуждении его книги “Проблемы генезиса феодализма в Западной Европе” в Московском университете, превратившемся в осуждение; “открытии мира” в период перестройки и признании автора полноправным “гражданином” мировой res publica scholaram.
Фигура автора - безусловно, самое интересное в воспоминаниях историка. Невозможно не задаться вопросом: как в условиях советской действительности и доминирования ортодоксального марксизма в историографии мог возникнуть “феномен Гуревича”? В книге приводятся любопытные свидетельства “поворота”, “внутренней перестройки”, “реконструкции” своей профессиональной деятельности (от историка-аграрника к историку ментальностей и от марксистско-позитивистской к историко-антропологической методологии) и размышления о причинах этих перемен. Автор относит к важнейшим из этих причин воздействие исследовательского материала (вначале англосаксонских памятников, а затем раннесредневековых скандинавских, раскрывших историку новые горизонты понимания жизни людей раннего Средневековья - с. 64, 224) и изменения социально-политической жизни в стране после смерти Сталина, складывание атмосферы относительного свободомыслия (с. 70). Потребность поиска новых подходов к историческому исследованию, свободных от схем марксистской ортодоксии, приводит историка к теоретическим исканиям, и прежде всего к необходимости знакомства с западной философской и социологической мыслью. Он говорит в этой связи об освоении им в годы “оттепели” наследия Макса Вебера и трудностях выработки своего пути (с. 110), важной роли, которую сыграли в его профессиональном становлении работы филологов-скандинавистов, отмеченные большей свободой и широтой взглядов (с. 67), но особенно подробно - о влиянии на его собственную “реконструкцию” работ французских историков “Школы Анналов” (с. 224).
Способность воспринять новое, считает Гуревич, сыграла в его профессиональной судьбе огромную роль. “Я счастливчик, - говорит он, - потому что, когда мы здесь, как слепые котята, искали свои пути, своевременно прислушался к тому новому, что рождалось в трудах ведущих историков на Западе” (с. 117). И с сожалением добавляет, что для советских историков этот “революционный поворот в мировой историографии” (именно так оценивает автор вклад “Школы Анналов” в ее развитие) остался незамеченным (с. 112). Впрочем, автор отмечает, что открывшееся ему новое видение исторической науки не было слепым подражанием подходам его французских коллег: просто каким-то образом (в значительной мере, как он считает, интуитивно) ему удалось самостоятельно выйти на сходные позиции. И когда выходили новые книги Жака Ле Гоффа, он находил в них подтверждение собственным взглядам (с. 222).
В автобиографии историка последовательно проводится мысль о том, что открытие им своего пути в науке и его вклад в изучение европейского Средневековья стали возможными также в силу некоторых его личных качеств. Об этих качествах прямо или косвенно, но в любом случае достаточно определенно говорится в книге. Необыкновенная смелость в науке (революционные для советской историографии подходы и поражающие своей оригинальностью и новизной вопросы к источникам) и необычайная осторожность в повседневной жизни (тайные писания книг - о своей текущей работе он говорил только самым близким друзьям, опасения, что его телефон прослушивается во время бесед с зарубежными коллегами и др.), упрямство в реализации поставленных целей, развитая интуиция, позволившая почувствовать то, что он называет “болевым нервом” современной историографии. Но все же главные качества - это непреклонная воля и бескомпромиссность в науке. Без них, считает Гуревич, историку никогда не создать ничего значительного. “Ум никому не помешал, - отмечает он, - но главное для человека - его характер, и как раз на этом споткнулись очень многие”. И дальше: “Трусость, приспособленчество приходилось встречать часто. И те, кто выдержал испытание, скорее могли создать что-то полезное ценное, даже при средних способностях” (с. 147).
К какому, однако, результату привела эта перестройка? В чем состоит выработанное Гуревичем новое видение исторической науки и новых задач медиевиста? В книге дается ответ на этот вопрос в виде наметок научного credo автора, программы обновления исторического знания, к которой он пришел к началу 1970-х и которой с тех пор неуклонно следовал.
Сам он обозначает свой путь в науке, используя знаменитую метафору Люсьена Февра - “бои за историю” (les combats pour l’histoire) (с. 281). И читателю воспоминаний не раз дается понять, что выработка этого нового видения истории, и особенно его воплощение в книгах и статьях, происходило вовсе не в хрустальном замке “чистой науки”. Скорее, наоборот - в постоянной борьбе с окружающими социальными условиями, советской бюрократией, власть имущими недругами, консерватизмом мышления коллег. В теоретическом плане это была, прежде всего, борьба против позитивистского “наукообразия” истории и против идеологизированной истории ортодоксально-марксистского толка. О той истории, за которую борется Гуревич - “исторической антропологии”, - в книге говорится много и обстоятельно. Автор определяет ее как не утратившее своего значения в наши дни подлинно революционное и наиболее перспективное направление в историографии, инициированное его “отцами-основателями” Марком Блоком и Люсьеном Февром и продолженное во второй половине XX века их последователями - историками “Школы Анналов”.
Рассказ о “боях за историю” тесно переплетается в книге с тем, что можно обозначить как “бои за память”, ибо важнейшей ее задачей автор видит сохранение памяти о советском прошлом российской медиевистики. Он не раз подчеркивает важность этой своей задачи, говорит об острой необходимости рассказать, “как это было”, показать, чем и как она жила на протяжении полувека, какими были ее виднейшие представители не только в профессиональном, но и в человеческом плане. И в постскриптуме к книге призывает передать эту память новым поколениям историков своих сверстников, “сохранивших честную память о том, что нам повелось испытать” (с. 281)1 .
Автор не раз делает оговорки, что его видение прошлого неизбежно неполно и в определенной мере субъективно (с. 10 и др.). Но одновременно с этим настойчиво убеждает читателя в “правильности” своего видения этого прошлого, правоте своих оценок происходивших в нем событий и людей, с которыми ему довелось встречаться. Гуревич не пытается избежать этих оценок, даже, наоборот, считает своим долгом их давать, причем порой достаточно суровые. Едва ли следует останавливаться на них - обсуждение профессиональных и нравственных качеств коллег автора не входят в задачи настоящей рецензии. Вместо этого попытаемся обозначить характерные общие черты послевоенной советской медиевистики, воссозданные в книге.
Гуревич особенно подробно останавливается тут на нескольких моментах. Он свидетельствует о доминировании в аграрной истории средневековой Европы марксистских схем, выход за которые был “чреват всякого рода невзгодами” (с. 39) и, соответственно, об узости, ограниченности взглядов историков этого времени. О господстве сциентистских подходов и статистических методов, уверенности в том, что “история является наукой в той степени, в какой она может овладеть числом и мерой, прибегнуть помощи точных наук и прежде всего математики” (с. 17). Много внимания уделяется автором социально-политическому контексту, в котором жила советская медиевистика. В особенности болезненной смене поколений и разрушению научных школ в послевоенные годы, результатом чего стало “катастрофическое падение научного уровня исторических исследований, резкое сужение проблематики, культивирование цинизма и безнравственности в среде ученых” (с. 42). Гуревич обозначает два пути, по его мнению, “в значительной степени определявших состояние советской исторической науки”. Первый - “уход” в узкую специализацию (“внутреннюю эмиграцию”), позволявший избегать обобщений, а потому и обвинений идеологического характера. Второй - самоцензура, поиск компромиссов, использование в работах намеков и иносказаний (с. 96).
“История историка” - это не только книга о “боях за историю” и “боях за память” Арона Гуревича, но и книга подведения жизненных итогов. Что же говорит об этих итогах автор? Какими они ему видятся? Очевидно, что неоднозначными. С одной стороны - всемирное признание научных заслуг и широчайшая известность его трудов и его видения истории, с другой (об этом многое прочитывается между строк) - неоцененность ученого “в своем отечестве”. Он никогда не преподавал на истфаке родного МГУ, не получил возможности создать свою “школу”, не был удостоен высоких российских академических званий и должностей. Эта тема неполной реализации своих возможностей в силу враждебных обстоятельств ясно прослеживается в книге. И все же в “Истории историка” ее автор - несмотря на многочисленные трудности и потери - предстает победителем: читатель видит, что ему удалось воплотить большую часть задуманной жизненной программы, внести значительный вклад в мировую медиевистику, открыть советскому читателю “Школу Анналов” и “историческую антропологию”, создать работы, ставшие известными всему миру.
Когда закрываешь прочитанную книгу воспоминаний, в сознании невольно вырисовывается образ автора, и тогда бывает трудно обойтись без каких-то аналогий, параллелей, ассоциаций. Пишущий эту рецензию не является исключением. В его сознании невольно возникла фигура Петра Абеляра, автора “Истории моих бедствий”. Такую странную аналогию можно, конечно, легко оспорить как сомнительную или даже вовсе надуманную. Но разве это не Абеляр, “неукрощенный единорог”, грозящий своим противникам, вдруг появляется в самом конце “Истории историка”? Я еще не сказал всю правду о прошлом, бросает он на последних страницах своему читателю, но обязательно скажу, если будет такая возможность: “я не исключаю того, что, если судьба дарует мне еще силы и время, я зафиксирую свою historia arcana и в ней кое-кому не поздоровится” (с. 281).
Может быть, эта аналогия все же не так уж и случайна и нелепа, как кажется на первый взгляд. В недавно вышедшей на русском языке книге, посвященной средневековому индивиду (в значительной мере основанной на автобиографических материалах, в том числе и “Истории моих бедствий” Абеляра), Гуревич делает примечательное признание: его работа со средневековыми текстами была тесно связана с его размышлениями о собственном жизненном пути: “…на каком-то этапе работы я, разбирая вопрос о личности на средневековом Западе, испытал потребность написать некий автобиографический этюд. Я стремился дать себе отчет о собственном пройденном пути историка, охватывающем не менее полустолетия… Я размышлял уже не о личности средневекового человека, столь же изменчивой, сколь и проблематичной, но о чем-то, казалось бы, непреложном - моем собственном Я. Сюжеты различные, но отнюдь не лишенные внутренней связи. Ибо я попытался на самом себе поставить опыт, которому до этого подвергал людей, живших многие столетия тому назад. Материал, возможности проникновения в него и его осмысления кажутся несопоставимыми, и вместе с тем такого рода перекличка не вовсе лишена смысла”2 .
1 Необходимо добавить, что “бои за память” Гуревича начались гораздо раньше - см.: Гуревич А. Я. “Путь прямой как Невский проспект”, или Исповедь историка // Одиссей. 1992. М., 1994. Эти “бои” среди медиевистов особенно ожесточились после посмертной публикации мемуаров Евгении Владимировны Гутновой: Гутнова Е. В. Пережитое. M., 2001. См. особенно: Гуревич А. Я. Попытка критического прочтения мемуаров Е. В. Гутновой // Средние века. М., 2002. Вып. 63. С. 362-393; Мильская Л. Т. Заметки на полях // Средние века. Вып. 65. М., 2004. С. 214-228.
2 Гуревич А. Я. Индивид и социум на средневековом Западе. М., 2005. С. 372.
Из книги Священное и мирское автора Элиаде Мирча2.9. Священная История, История, историзм Повторим еще раз: религиозному человеку известны два типа Времени: мирское и священное. Мимолетная временная протяженность и «череда вечностей», периодически восстанавливаемая во время празднеств, составляющих священный
Из книги Книга японских обыкновений автора Ким Э ГТУАЛЕТЫ. Взгляд историка, опыт пользователя Уж сколько европейцы за последнее время книжек про Японию написали, а про туалеты - нет, молчат. Ведь откровенный разговор про это заведение - принадлежность «низовой» культуры. К сожалению, серьезные исследователи до нее
Из книги Диалектика судьбы у германцев и древних скандинавов автора Гуревич Арон ЯковлевичА. Я. Гуревич Диалектика судьбы у германцев и древних скандинавов Представления о судьбе принадлежат к наиболее коренным категориям культуры, они образуют глубинную основу имплицитной системы ценностей, которая определяет этос человеческих коллективов, сердцевину
Из книги Человеческое достоинство и социальная структура. Опыт прочтения двух исландских саг автора Гуревич Арон Яковлевич Из книги Многослов-2, или Записки офигевшего человека автора Максимов Андрей Маркович Из книги Новые мученики российские автора Польский протопресвитер Михаил Из книги Скатерть Лидии Либединской автора Громова Наталья АлександровнаЮрий Либединский ВстречаВереница случайностей неотвратимо вела Лиду Толстую к встрече с Юрием Либединским. После тяжелой фронтовой контузии он поселился в коммунальной квартире в проезде Художественного театра. Принадлежала квартира Марку Колосову, пролетарскому
Из книги Психология национальной нетерпимости автора Чернявская Юлия ВиссарионовнаП.С. Гуревич. Старые и новые расовые мифы ЕВРОПОЦЕНТРИЗМЕвропоцентризм - культурфилософская и мировоззренческая установка, согласно которой Европа, присущий ей духовный уклад является центром мировой культуры и цивилизации. Первыми в Европе противопоставили себя
Из книги Этюды о моде и стиле автора Васильев, (искусствовед) Александр АлександровичЗАПИСКИ ИСТОРИКА МОДЫ Как это начиналось Коллекционерами не становятся - ими рождаются. Я всегда любил вещи, редкостные диковины. Это передалось мне от родителей - у нас в семье каждый был по-своему заражен «вещизмом». Для папы это были разнообразные предметы странной
Из книги Древняя Америка: полет во времени и пространстве. Мезоамерика автора Ершова Галина ГавриловнаГлава 6 ИСТОРИЯ ДЕШИФРОВКИ ТЕКСТОВ МАЙЯ: ШЕРЛОК ХОЛМС, ЮРИЙ КНОРОЗОВ И ДРУГИЕ История открытия Америки до сих пор полна мифов и легенд, которые, с одной стороны, могут ничем не подтверждаться, а с другой – никем не опровергаются. Порой пристрастные суждения, иногда даже
Из книги Дагестанские святыни. Книга вторая автора Шихсаидов Амри РзаевичОбщая история и история ислама Обзор статей «Джаридат Дагистан» по данной теме было бы целесообразней начать со статьи Али Каяева, где он пишет, что история – одна из славнейших наук у всех наций и народов, которую изучают во всех учебных заведениях. Автор статьи дает
Из книги Вопросы сюжетосложения. Выпуск 5 автора Коллектив авторовВ. А. ЗАРЕЦКИЙ О лирическом сюжете «Миргорода» Н. В. Гоголя Общий, целостный сюжет объединяет четыре повести «Миргорода», несмотря на то что каждая из них наделена своими собственными фабулой и сюжетом. Соотношение малых сюжетов повестей с большим сюжетом «Миргорода» в
Арон Яковлевич Гуревич (12 мая 1924, Москва — 5 августа 2006, там же) — советский и российский историк-медиевист, культуролог, литературовед. Доктор исторических наук (1962), профессор (1963). Лауреат Государственной премии Российской Федерации в области науки (1993). Ещё при жизни его исследования получили мировое признание.
В 1942 году с отличием окончил школу-десятилетку. Член ВЛКСМ с 1940 года, в школе и на заводе был комсоргом.
Будучи признанным негодным к строевой военной службе, был мобилизован на военный завод, где работал до 1944 года. Одновременно учился на заочном отделении исторического факультета МГУ, а на 3-м курсе поступил на стационар, выпускник кафедры истории средних веков (1946). Окончил аспирантуру Института истории АН СССР, где учился в 1947-1950 годах под руководством академика Е.А. Косминского.
Летом 1950 года читал лекции по истории средних веков на заочном отделении Калужского института. В том же году получил назначение в Калининский пединститут (ныне Тверской государственный университет) на истфак: ассистент (1950-1953), старший преподаватель (1953-1957), доцент (1957-1963), профессор (1963-1966). В 1962-1964 годах — ответственный редактор трёх томов «Учёных записок Калининского педагогического института».
С 1992 года — заведующий отделом культуры и науки средневековой и современной Европы Института мировой культуры МГУ.
Читал лекции в университетах Италии, США, Германии, Дании (1989-1991), Норвегии, Швеции, Англии, Франции (1991-1992).
Действительный член Академии гуманитарных исследований (1995). Член-корреспондент Американской академии медиевистики (1989), иностранный член Renaissance Academy of America, Société Jean Bodin (Бельгия), Королевского Норвежского общества ученых, Королевского общества историков Великобритании, Королевской Академии наук Нидерландов. Доктор философии honoris causa университета Лунда (Швеция).
Член бюро Научного совета по истории мировой культуры РАН, член редколлегии журналов «Arbor Mundi» («Мировое древо»), «Journal of Historical Society», «Osterreichische Zeitschrift fur Geschichtswissenschaft», член редколлегии серии «Памятники исторической мысли».
Кандидат исторических наук (1950), диссертация «Крестьянство юго-западной Англии в донормандский период». Доктор исторических наук (1962), диссертация «Очерки социальной истории Норвегии в IX-XII вв.».
Последние тринадцать лет жизни был слеп, но продолжал работать: коллеги и ученики читали ему, а он думал и диктовал. В последние годы поток его научных публикаций не иссякал.
Книги (14)
Анналы на рубеже веков: антология
Сборник представляет собой подборку статей ведущих западных ученых, опубликованных в журнале «Анналы» на рубеже XXI века.
Книга освещает новые тенденции в методологии исторической науки и дает представление о метаморфозах «школы Анналов» на пороге нового тысячелетия.
Избранные труды. Древние германцы. Викинги
В томе объединены работы, в которых рассматриваются предпосылки и начальный этап генезиса феодализма в Западной Европе. В очерке о древних германцах охарактеризованы их хозяйство, формы поселений и социальная организация в последние века до н.э. и в период, непосредственно предшествующий Великим переселениям народов в V в. Широкое привлечение данных археологии и истории древних поселений дает возможность по-новому осветить особенности древнегерманского общественного устройства.
Центральную часть тома составляет монография «Проблемы генезиса феодализма в Западной Европе». В ней разрабатывается проблематика экономической антропологии, которая связывает процессы хозяйственного развития с культурой, верованиями, системой ценностей и общественным поведением людей далекой от нас эпохи. Значительную часть тома образует монография «Походы викингов», ибо начальные этапы развития феодализма тесно переплетались с конфликтом западноевропейской цивилизации и цивилизации норманнов.
Избранные труды. Культура средневековой Европы
В издание вошли книги: «Проблемы средневековой народной культуры» и «Культура и общество средневековой Европы глазами современников». В фокусе исследования первой книги — мировиденье и особенности религиозности неграмотных простолюдинов, «людей без архивов». Попытки реконструкции их культуры сопряжены с той трудностью, что указания на нее историк способен извлечь преимущественно или исключительно косвенным путем — посредством анализа текстов, которые вышли из-под пера образованных.
В книге рассматриваются культ святых в его простонародном понимании, образ потустороннего мира, как он виделся средневековым визионерам, и две противоречивших одна другой версии Страшного суда, популярное богословие. Полемизируя с тезисом М.М.Бахтина о карнавально-смеховой природе средневековой народной культуры, автор подчеркивает теснейшую связь в ней смеха и страха.
Книга «Культура и общество средневековой Европы глазами современников» основана на изучении нравоучительных «примеров» (exempla) XIII в., которые включались в тексты проповедей монахов нищенствующих орденов. В текстах этих произведений удается, в частности, выявить своеобразный парадокс переплетения вечности и времени, пространства потустороннего мира с пространством земным. Постановка проблемы народной культуры открывает путь к познанию тех пластов средневекового миросозерцания, которые вплоть до недавнего времени оставались вне поля зрения историков.
Избранные труды. Норвежское общество
Своеобразие средневековой Норвегии — центральная тема данного тома. Книга «Эдда и сага» вводит читателя в мир древнескандинавского мифа и эпоса.
В центре внимания — трактовка героев в песнях «Эдды» и в сагах. Верно ли, что герои «Эдды» воплощали образцы идеального поведения, верности и долга? Как объяснить комическое изображение богов в ряде песен «Эдды»? Какова связь между «Эддой» и сагами об исландцах — самым совершенным прозаическим жанром средневековой европейской литературы? Эти и другие проблемы рассматриваются в книге на основе исследования обширного круга памятников древнеисландской письменности. В монографии «Норвежское общество в раннее средневековье» на материале памятников права и литературы средневековой Норвегии и Исландии исследуется проблема социальных отношений в эпоху, отделяющую доклассовое общество от общества раннефеодального.
«Большая семья» и ее трансформация, специфические формы земельной собственности, своеобразие скандинавской общины, широкий слой свободных и возвышающаяся над ним знать — все эти вопросы изучены в двух планах: каков объективный характер норвежского общества эпохи викингов и каково восприятие социальной действительности самими членами этого общества, их социальное самосознание, пронизанное мифологическими представлениями.
Также в том вошли статьи, посвященные разным аспектам социальной истории Скандинавии в раннее Средневековье.
Избранные труды. Средневековый мир
В ней развертывается в общей форме и вместе с тем на основе анализа разнообразных типов исторических источников картина мира средневекового человека. В центре внимания — образ «Другого», т.е. человека, который по-своему, не так, как в Новое время, осознавал и переживал социальную и природную действительность и в соответствии с этим пониманием строил свое поведение.
Тем самым, в монографии разрабатываются принципы исторической антропологии — того направления исторической мысли, которое ставит во главу исследования человека во всех его проявлениях. В то время как в «Категориях» намечена общая модель средневековой культуры, в книге «Средневековый мир. Культура безмолвствующего большинства» основной акцент делается на изучении того ее пласта, который в современной историографии получил название «народной культуры».
Индивид и социум на средневековом Западе
Современные исследования по исторической антропологии и истории ментальностей, как правило, оставляют вне поля своего внимания человеческого индивида.
В тех же случаях, когда историки обсуждают вопрос о личности в Средние века, их подход остается элитарным и эволюционистским: их интересуют исключительно выдающиеся деятели эпохи, и они рассматривают вопрос о том, как постепенно, по мере приближения к Новому времени, развиваются личность и индивидуализм.
В противоположность этим взглядам автор придерживается убеждения, что человеческая личность существовала на протяжении всего Средневековья, обладая, однако, специфическими чертами, которые глубоко отличали ее от личности эпохи Возрождения. Не ограничиваясь характеристикой таких индивидов, как Абеляр, Гвибер Ножанский, Данте или Петрарка, автор стремится выявить черты личностного самосознания, симптомы которых удается обнаружить во всей толще общества.
Исторический синтез и Школа «Анналов»
В монографии в центре внимания — проблема исторического синтеза.
Эта проблема представляется автору решающей для понимания Школы «Анналов» и ведущих тенденций современной исторической науки. «Анналисты» поставили перед собой задачу выработки «глобальной» («тотальной») истории, причем во главу выдвигается вопрос о взаимодействии материальной и духовной жизни.
Попытка преодолеть традиционно существующее средостение между социально-экономической стороной исторического процесса и культурой общества вполне логично к переосмыслению и понятия «культуры», и понятия «социального» к обоснованию принципов исторической антропологии или антропологически ориентированной истории.
История - нескончаемый спор
В книгу известного ученого-медиевиста вошло около 40 статей, посвященных разным проблемам средневековой истории — от отношений собственности и социального порядка до проблем культуры, религиозности и ментальностей. Статьи отражают стремление автора понять смысл средневековой эпохи как противоречивой целостности.
Для историков и широкого круга читателей.
История и сага. О произведении Снорри Стурлусона «Хеймскрингла»
На протяжении многих столетий исландский народ играл роль хранителя культурных традиций древней Скандинавии, развивал и обогащал их.
Среди произведений средневековой скандинавской литературы видное место занимает сочинение крупнейшего исландского историка Снорри Стурлусона"Хеймскрингла" («Саги о норвежских конунгах»), в которой изображена история Норвегии и других стран Северной Европы, а также содержится много сведений о соседях скандинавов, в том числе и о Руси.
В книге доктора исторических наук А.Я. Гуревича, перу которого принадлежат такие книги, как «Походы викингов» (М., 1966), получившая поощрительный диплом на Всесоюзном конкурсе на лучшие научно-популярные произведения печати, «Свободное крестьянство феодальной Норвегии» (М., 1967), «Хеймскрингла» рассматривается как попытка вместить в форму родовой саги огромный исторический материал, попытка, приводящая к частичной трансформации традиционного жанра. Большое внимание в книге уделено литературным особенностям королевских саг и мастерству Снорри — историка и художника слова.
В качестве иллюстраций использованы рисунки скандинавских художников Хальфдана Эгедиуса, Кристиана Крога, Герхарда Мунте, Эйлифа Петерссена, Эрика Вереншельда и Вильгельма Ветлесена.
Аро́н Я́ковлевич Гуре́вич (12 мая 1924 года , Москва - 5 августа 2006 года , там же) - советский и российский историк-медиевист , культуролог, литературовед. Доктор исторических наук (1962), профессор (1963). Лауреат Государственной премии Российской Федерации в области науки (1993). Ещё при жизни его исследования получили мировое признание .
Биография
Родился в семье служащего, рано потерял отца, мать умерла в 1943 году .
В 1942 г. с отличием окончил школу-десятилетку . Член ВЛКСМ с 1940 г., в школе и на заводе был комсоргом .
Будучи признан негодным к строевой военной службе был мобилизован на военный завод, где работал до 1944 г.
Одновременно учился на заочном отделении исторического факультета МГУ , а на 3 курсе поступил на стационар, выпускник кафедры истории средних веков (1946) . Окончил аспирантуру , где учился в 1947-1950 гг. под руководством академика Е. А. Косминского . Также является учеником известного медиевиста профессора А. И. Неусыхина .
Летом 1950 г. читал лекции по истории средних веков на заочном отделении Калужского института . В том же году получил назначение в Калининский пединститут (ныне Тверской государственный университет) на истфак: ассистент (1950-1953), ст. преподаватель (1953-57), доцент (1957-1963), профессор (1963-1966) . В 1962–1964 гг. ответредактор трёх томов «Учёных записок Калининского педагогического института» .
- В 1966-1969 годах старший научный сотрудник сектора истории культуры .
- С 1969 года работал в , с 1987 года возглавлял центр исторической и культурной антропологии ИВИ РАН, c 1989 года - главный редактор издаваемого центром ежегодника «Одиссей. Человек в истории».
- С 1989 года - профессор кафедры истории и теории мировой культуры философского факультета МГУ (также преподавал в МГУ на филологическом факультете в -1977 годах).
- С 1992 года - главный научный сотрудник Института высших гуманитарных исследований им. Е. М. Мелетинского РГГУ . Один из авторов курса «История мировой культуры (средневековье)», автор курса «История Средних веков», спецкурса «Средневековая картина мира».
- С 1992 года - заведующий отделом культуры и науки средневековой и современной Европы .
Читал лекции в университетах Италии , США , Германии , Дании (1989-1991), Норвегии , Швеции , Англии , Франции (1991-1992).
Действительный член Академии гуманитарных исследований (1995). Член-корреспондент Американской академии медиевистики (1989) , иностранный член Renaissance Academy of America, Société Jean Bodin (Бельгия), Королевского Норвежского общества ученых, Королевского общества историков Великобритании, Королевской Академии наук Нидерландов. Доктор философии honoris causa университета Лунда (Швеция).
Член бюро Научного совета по истории мировой культуры РАН, член редколлегии журналов «Arbor Mundi» («Мировое древо»), «Journal of Historical Society», «Osterreichische Zeitschrift fur Geschichtswissenschaft», член редколлегии серии «Памятники исторической мысли ».
Кандидат исторических наук (1950), диссертация «Крестьянство юго-западной Англии в донормандский период». Доктор исторических наук (1962), диссертация «Очерки социальной истории Норвегии в IX-XII вв.».
Автор ряда глав и редактор учебника по истории средних веков для пединститутов (1964), изданного также на французском (1976) и португальском (1978) языках. Автор главы о Северной Европе в учебнике исторического факультета МГУ (1968, 1977, 1990, 1997, 2000, 2003 и 2005), а также ряда статей в коллективном труде «История крестьянства в Европе» (М., 1985-1986. Т. 1-3). В 1990-е годы - соавтор школьного учебника по истории Средних веков.
Последние тринадцать лет жизни был слеп, но продолжал работать: коллеги и ученики читали ему, а он думал и диктовал. В последние годы поток его научных публикаций не иссякал.
Диссертации
- Крестьянство Юго-Западной Англии в донормандский период. Проблема образования класса феодальных крестьян в Уэссексе в VII - начале XII в. Автореф.дисс. … к.и.н. М., 1950. 28 с.
- Очерки социальной истории Норвегии в IX-XI вв. Автореф.дисс. … д.и.н. М., 1961. 25 с.
- - М.: Наука , 1966. 183 с (опубликована на польском (1969) и эстонском (1975) языках).
- - М.: Наука, 1967. - 285 с.
- Проблемы генезиса феодализма в Западной Европе: Уч. пособие. - М.: Высшая школа, 1970. - 224 с. (опубликована на шведском (1979), итальянском (1982, 1990) языках).
- - М.: Наука, 1972. - 198 с.
- - М.: Искусство, 1972. - 318 с; 2-е изд., испр. и доп. М.: Искусство, 1984. 350 с. (опубликована также на румынском (1974), польском (1976), немецком (1978, 1980, 1982, 1983), чешском (1978), испанском (1983), французском (1983), английском (1985), литовском (1989), португальском (1990), японском (1990) языках).
- - М.: Наука, 1977. - 337 с.
- - М.: Наука, 1979. - 192 с.
- Проблемы средневековой народной культуры. - М.: Искусство, 1981. - 359 с. (переведена на болгарский (1985), немецкий (1986), итальянский (1986), венгерский (1987), польский (1987), сербско-хорватский (1987) языки).
- Культура и общество средневековой Европы глазами современников. Exempla, XIII в. - М.: Искусство, 1989. - 366 с.
- Средневековый мир: культура безмолвствующего большинства. - М.: Искусство, 1990. - 395 с.
- Исторический синтез и Школа «Анналов» - М.: Индрик, 1993. - 327 с.
- Гуревич А. Я., Харитонович Д. Э. История средних веков. Учебник для средней школы. - М.: Интерпракс, 1994. - 333 с.
- Словарь средневековой культуры, 2003.
- История историка. - М.: РОССПЭН , 2004. - 288 с.
- Индивид и социум на средневековом Западе. - М.: РОССПЭН, 2005. - 422 с.
- История - нескончаемый спор. - М.: РГГУ, 2005. - 899 с.
- - М.-СПб.: Университетская книга, 1999. - 352 с.
- Избранные труды. Т. 2: Средневековый мир. - М.-СПб.: Университетская книга, 1999. - 560 с.
- Избранные труды. Крестьянство средневековой Норвегии. - СПб.: Издательство СПбГУ, 2006. - 368 с.
- Избранные труды. Культура средневековой Европы. - СПб.: Издательство СПбГУ, 2006. - 544 с.
- Избранные труды. Норвежское общество. - М.: Издательство "Традиция", 2009. - 470 с. - (Серия "Письмена времени")
Напишите отзыв о статье "Гуревич, Арон Яковлевич"
Примечания
Литература
- MUNUSCULA. К 80-летию А. Я. Гуревича. - М.: ИВИ РАН, 2004. 253 с. 16 п.л. 200 экз. Гриф ИВИ. ISBN 5-94067-111-X
Ссылки
- (недоступная ссылка с 01-12-2015 (1340 дней))
Отрывок, характеризующий Гуревич, Арон Яковлевич
Даву сидел на конце комнаты над столом, с очками на носу. Пьер близко подошел к нему. Даву, не поднимая глаз, видимо справлялся с какой то бумагой, лежавшей перед ним. Не поднимая же глаз, он тихо спросил:– Qui etes vous? [Кто вы такой?]
Пьер молчал оттого, что не в силах был выговорить слова. Даву для Пьера не был просто французский генерал; для Пьера Даву был известный своей жестокостью человек. Глядя на холодное лицо Даву, который, как строгий учитель, соглашался до времени иметь терпение и ждать ответа, Пьер чувствовал, что всякая секунда промедления могла стоить ему жизни; но он не знал, что сказать. Сказать то же, что он говорил на первом допросе, он не решался; открыть свое звание и положение было и опасно и стыдно. Пьер молчал. Но прежде чем Пьер успел на что нибудь решиться, Даву приподнял голову, приподнял очки на лоб, прищурил глаза и пристально посмотрел на Пьера.
– Я знаю этого человека, – мерным, холодным голосом, очевидно рассчитанным для того, чтобы испугать Пьера, сказал он. Холод, пробежавший прежде по спине Пьера, охватил его голову, как тисками.
– Mon general, vous ne pouvez pas me connaitre, je ne vous ai jamais vu… [Вы не могли меня знать, генерал, я никогда не видал вас.]
– C"est un espion russe, [Это русский шпион,] – перебил его Даву, обращаясь к другому генералу, бывшему в комнате и которого не заметил Пьер. И Даву отвернулся. С неожиданным раскатом в голосе Пьер вдруг быстро заговорил.
– Non, Monseigneur, – сказал он, неожиданно вспомнив, что Даву был герцог. – Non, Monseigneur, vous n"avez pas pu me connaitre. Je suis un officier militionnaire et je n"ai pas quitte Moscou. [Нет, ваше высочество… Нет, ваше высочество, вы не могли меня знать. Я офицер милиции, и я не выезжал из Москвы.]
– Votre nom? [Ваше имя?] – повторил Даву.
– Besouhof. [Безухов.]
– Qu"est ce qui me prouvera que vous ne mentez pas? [Кто мне докажет, что вы не лжете?]
– Monseigneur! [Ваше высочество!] – вскрикнул Пьер не обиженным, но умоляющим голосом.
Даву поднял глаза и пристально посмотрел на Пьера. Несколько секунд они смотрели друг на друга, и этот взгляд спас Пьера. В этом взгляде, помимо всех условий войны и суда, между этими двумя людьми установились человеческие отношения. Оба они в эту одну минуту смутно перечувствовали бесчисленное количество вещей и поняли, что они оба дети человечества, что они братья.
В первом взгляде для Даву, приподнявшего только голову от своего списка, где людские дела и жизнь назывались нумерами, Пьер был только обстоятельство; и, не взяв на совесть дурного поступка, Даву застрелил бы его; но теперь уже он видел в нем человека. Он задумался на мгновение.
– Comment me prouverez vous la verite de ce que vous me dites? [Чем вы докажете мне справедливость ваших слов?] – сказал Даву холодно.
Пьер вспомнил Рамбаля и назвал его полк, и фамилию, и улицу, на которой был дом.
– Vous n"etes pas ce que vous dites, [Вы не то, что вы говорите.] – опять сказал Даву.
Пьер дрожащим, прерывающимся голосом стал приводить доказательства справедливости своего показания.
Но в это время вошел адъютант и что то доложил Даву.
Даву вдруг просиял при известии, сообщенном адъютантом, и стал застегиваться. Он, видимо, совсем забыл о Пьере.
Когда адъютант напомнил ему о пленном, он, нахмурившись, кивнул в сторону Пьера и сказал, чтобы его вели. Но куда должны были его вести – Пьер не знал: назад в балаган или на приготовленное место казни, которое, проходя по Девичьему полю, ему показывали товарищи.
Он обернул голову и видел, что адъютант переспрашивал что то.
– Oui, sans doute! [Да, разумеется!] – сказал Даву, но что «да», Пьер не знал.
Пьер не помнил, как, долго ли он шел и куда. Он, в состоянии совершенного бессмыслия и отупления, ничего не видя вокруг себя, передвигал ногами вместе с другими до тех пор, пока все остановились, и он остановился. Одна мысль за все это время была в голове Пьера. Это была мысль о том: кто, кто же, наконец, приговорил его к казни. Это были не те люди, которые допрашивали его в комиссии: из них ни один не хотел и, очевидно, не мог этого сделать. Это был не Даву, который так человечески посмотрел на него. Еще бы одна минута, и Даву понял бы, что они делают дурно, но этой минуте помешал адъютант, который вошел. И адъютант этот, очевидно, не хотел ничего худого, но он мог бы не войти. Кто же это, наконец, казнил, убивал, лишал жизни его – Пьера со всеми его воспоминаниями, стремлениями, надеждами, мыслями? Кто делал это? И Пьер чувствовал, что это был никто.
Это был порядок, склад обстоятельств.
Порядок какой то убивал его – Пьера, лишал его жизни, всего, уничтожал его.
От дома князя Щербатова пленных повели прямо вниз по Девичьему полю, левее Девичьего монастыря и подвели к огороду, на котором стоял столб. За столбом была вырыта большая яма с свежевыкопанной землей, и около ямы и столба полукругом стояла большая толпа народа. Толпа состояла из малого числа русских и большого числа наполеоновских войск вне строя: немцев, итальянцев и французов в разнородных мундирах. Справа и слева столба стояли фронты французских войск в синих мундирах с красными эполетами, в штиблетах и киверах.
Преступников расставили по известному порядку, который был в списке (Пьер стоял шестым), и подвели к столбу. Несколько барабанов вдруг ударили с двух сторон, и Пьер почувствовал, что с этим звуком как будто оторвалась часть его души. Он потерял способность думать и соображать. Он только мог видеть и слышать. И только одно желание было у него – желание, чтобы поскорее сделалось что то страшное, что должно было быть сделано. Пьер оглядывался на своих товарищей и рассматривал их.
Два человека с края были бритые острожные. Один высокий, худой; другой черный, мохнатый, мускулистый, с приплюснутым носом. Третий был дворовый, лет сорока пяти, с седеющими волосами и полным, хорошо откормленным телом. Четвертый был мужик, очень красивый, с окладистой русой бородой и черными глазами. Пятый был фабричный, желтый, худой малый, лет восемнадцати, в халате.
Пьер слышал, что французы совещались, как стрелять – по одному или по два? «По два», – холодно спокойно отвечал старший офицер. Сделалось передвижение в рядах солдат, и заметно было, что все торопились, – и торопились не так, как торопятся, чтобы сделать понятное для всех дело, но так, как торопятся, чтобы окончить необходимое, но неприятное и непостижимое дело.
Чиновник француз в шарфе подошел к правой стороне шеренги преступников в прочел по русски и по французски приговор.
Потом две пары французов подошли к преступникам и взяли, по указанию офицера, двух острожных, стоявших с края. Острожные, подойдя к столбу, остановились и, пока принесли мешки, молча смотрели вокруг себя, как смотрит подбитый зверь на подходящего охотника. Один все крестился, другой чесал спину и делал губами движение, подобное улыбке. Солдаты, торопясь руками, стали завязывать им глаза, надевать мешки и привязывать к столбу.
Двенадцать человек стрелков с ружьями мерным, твердым шагом вышли из за рядов и остановились в восьми шагах от столба. Пьер отвернулся, чтобы не видать того, что будет. Вдруг послышался треск и грохот, показавшиеся Пьеру громче самых страшных ударов грома, и он оглянулся. Был дым, и французы с бледными лицами и дрожащими руками что то делали у ямы. Повели других двух. Так же, такими же глазами и эти двое смотрели на всех, тщетно, одними глазами, молча, прося защиты и, видимо, не понимая и не веря тому, что будет. Они не могли верить, потому что они одни знали, что такое была для них их жизнь, и потому не понимали и не верили, чтобы можно было отнять ее.
Пьер хотел не смотреть и опять отвернулся; но опять как будто ужасный взрыв поразил его слух, и вместе с этими звуками он увидал дым, чью то кровь и бледные испуганные лица французов, опять что то делавших у столба, дрожащими руками толкая друг друга. Пьер, тяжело дыша, оглядывался вокруг себя, как будто спрашивая: что это такое? Тот же вопрос был и во всех взглядах, которые встречались со взглядом Пьера.
На всех лицах русских, на лицах французских солдат, офицеров, всех без исключения, он читал такой же испуг, ужас и борьбу, какие были в его сердце. «Да кто жо это делает наконец? Они все страдают так же, как и я. Кто же? Кто же?» – на секунду блеснуло в душе Пьера.
– Tirailleurs du 86 me, en avant! [Стрелки 86 го, вперед!] – прокричал кто то. Повели пятого, стоявшего рядом с Пьером, – одного. Пьер не понял того, что он спасен, что он и все остальные были приведены сюда только для присутствия при казни. Он со все возраставшим ужасом, не ощущая ни радости, ни успокоения, смотрел на то, что делалось. Пятый был фабричный в халате. Только что до него дотронулись, как он в ужасе отпрыгнул и схватился за Пьера (Пьер вздрогнул и оторвался от него). Фабричный не мог идти. Его тащили под мышки, и он что то кричал. Когда его подвели к столбу, он вдруг замолк. Он как будто вдруг что то понял. То ли он понял, что напрасно кричать, или то, что невозможно, чтобы его убили люди, но он стал у столба, ожидая повязки вместе с другими и, как подстреленный зверь, оглядываясь вокруг себя блестящими глазами.
Пьер уже не мог взять на себя отвернуться и закрыть глаза. Любопытство и волнение его и всей толпы при этом пятом убийстве дошло до высшей степени. Так же как и другие, этот пятый казался спокоен: он запахивал халат и почесывал одной босой ногой о другую.
Когда ему стали завязывать глаза, он поправил сам узел на затылке, который резал ему; потом, когда прислонили его к окровавленному столбу, он завалился назад, и, так как ему в этом положении было неловко, он поправился и, ровно поставив ноги, покойно прислонился. Пьер не сводил с него глаз, не упуская ни малейшего движения.
Должно быть, послышалась команда, должно быть, после команды раздались выстрелы восьми ружей. Но Пьер, сколько он ни старался вспомнить потом, не слыхал ни малейшего звука от выстрелов. Он видел только, как почему то вдруг опустился на веревках фабричный, как показалась кровь в двух местах и как самые веревки, от тяжести повисшего тела, распустились и фабричный, неестественно опустив голову и подвернув ногу, сел. Пьер подбежал к столбу. Никто не удерживал его. Вокруг фабричного что то делали испуганные, бледные люди. У одного старого усатого француза тряслась нижняя челюсть, когда он отвязывал веревки. Тело спустилось. Солдаты неловко и торопливо потащили его за столб и стали сталкивать в яму.
Все, очевидно, несомненно знали, что они были преступники, которым надо было скорее скрыть следы своего преступления.
Пьер заглянул в яму и увидел, что фабричный лежал там коленами кверху, близко к голове, одно плечо выше другого. И это плечо судорожно, равномерно опускалось и поднималось. Но уже лопатины земли сыпались на все тело. Один из солдат сердито, злобно и болезненно крикнул на Пьера, чтобы он вернулся. Но Пьер не понял его и стоял у столба, и никто не отгонял его.
Когда уже яма была вся засыпана, послышалась команда. Пьера отвели на его место, и французские войска, стоявшие фронтами по обеим сторонам столба, сделали полуоборот и стали проходить мерным шагом мимо столба. Двадцать четыре человека стрелков с разряженными ружьями, стоявшие в середине круга, примыкали бегом к своим местам, в то время как роты проходили мимо них.
Пьер смотрел теперь бессмысленными глазами на этих стрелков, которые попарно выбегали из круга. Все, кроме одного, присоединились к ротам. Молодой солдат с мертво бледным лицом, в кивере, свалившемся назад, спустив ружье, все еще стоял против ямы на том месте, с которого он стрелял. Он, как пьяный, шатался, делая то вперед, то назад несколько шагов, чтобы поддержать свое падающее тело. Старый солдат, унтер офицер, выбежал из рядов и, схватив за плечо молодого солдата, втащил его в роту. Толпа русских и французов стала расходиться. Все шли молча, с опущенными головами.
– Ca leur apprendra a incendier, [Это их научит поджигать.] – сказал кто то из французов. Пьер оглянулся на говорившего и увидал, что это был солдат, который хотел утешиться чем нибудь в том, что было сделано, но не мог. Не договорив начатого, он махнул рукою и пошел прочь.
После казни Пьера отделили от других подсудимых и оставили одного в небольшой, разоренной и загаженной церкви.
Перед вечером караульный унтер офицер с двумя солдатами вошел в церковь и объявил Пьеру, что он прощен и поступает теперь в бараки военнопленных. Не понимая того, что ему говорили, Пьер встал и пошел с солдатами. Его привели к построенным вверху поля из обгорелых досок, бревен и тесу балаганам и ввели в один из них. В темноте человек двадцать различных людей окружили Пьера. Пьер смотрел на них, не понимая, кто такие эти люди, зачем они и чего хотят от него. Он слышал слова, которые ему говорили, но не делал из них никакого вывода и приложения: не понимал их значения. Он сам отвечал на то, что у него спрашивали, но не соображал того, кто слушает его и как поймут его ответы. Он смотрел на лица и фигуры, и все они казались ему одинаково бессмысленны.
Арон Яковлевич Гуревич - знаменитый историк-медиевист, с работами которого связано обновление исторической области ХХ века, отец российской антропологии, автор более полутысячи трудов, которые были переведены на множество иностранных языков. Этот деятель являлся иностранным участником американской ассоциации медиевистов, Норвежского королевского союза, Нидерландской и Берлинской академий, Европейского института. Кроме всего прочего, великий историк был членом Королевского общества Англии, выдающимся доктором Познанского и Лундского университетов, лауреатом многочисленных премий как в России, так и за рубежом. Еще при жизни разнообразные исследования деятеля в области истории получили всемирное признание.
Биография
Арон Яковлевич Гуревич родился 12 мая 1924 года в российской столице. Выходец из семьи военнослужащего. Мальчик очень рано потерял отца, а его мать скончалась в 1943 году. Окончив школу с отличием, в 1942 году поступил на историческое отделение государственного университета в столице. До 1944 года трудился на военном заводе, поскольку парень был признан негодным к службе. Параллельно с этим он продолжал свое образование. Так, в 1950 году гениальный историк окончил аспирантуру соответствующего института. Его наставником был известный академик Косминский. Кроме того, Арон учился у профессора Неусыхина.
Начало карьеры
В этом же году Арон Яковлевич Гуревич защитил кандидатскую диссертацию, а всего через несколько лет и докторскую. После этого историк начал читать лекции в Калужском институте. В 1951 году был назначен ассистентом на университета. С этого момента карьера деятеля стремительно пошла вверх. В один год он был и доцентом, после чего получил должность профессора.
Деятельность Гуревича была чрезвычайно обширной. На протяжении нескольких лет Арон Яковлевич работал над тремя томами "Ученых записок КПИ". Через 2 года после этого перевелся в Институт Философии, где был старшим научным сотрудником. В 1969 году трудился в советском университете всеобщей истории. Здесь он работал до конца своих дней, параллельно занимаясь издательской деятельностью. В 1987 году Арон Яковлевич Гуревич стал руководителем центра культурной и исторической антропологии ИВИ. Вскоре также занял пост главного редактора ежегодника "Одиссей", который издавался от имени центра.
Работа по специальности
В 1989 году Гуревич стал профессором кафедры истории на философском отделении МГУ. В этот же период заслуженный преподаватель начал читать лекции в Англии, Швеции, Италии, Норвегии, Франции, США, Дании, Германии и других странах. В 1992 году историк стал старшим научным сотрудником института имени Мелетинского. В категории средневековой культуры Арон Яковлевич Гуревич написал множество учебной литературы для университетов. Помимо этого, перу этого деятеля принадлежит несколько статей для коллективной монографии под названием "История крестьянства в Европе". А мемуары Гуревича Арона Яковлевича "История историка" принесли ему всеобщее признание и популярность в университетских кругах.
В 1993 году профессор практически полностью ослеп, но он не прекратил свою деятельность. Даже последние годы жизни Гуревича Арона Яковлевича были чрезвычайно плодотворными.
В 1945 году историк женился, через несколько лет у пары родилась дочь, которая в будущем пошла по стопам великого отца и стала ученым-филологом, специализирующимся на скандинавском языке.
Деятельность историка
Научный интерес для ученого представляла область истории средневековой Европы, Скандинавии, культура народов, населяющих эти местности, антропология. Его точка зрения в середине ХХ века регулярно критиковалась, так как он ставил под сомнение множество взглядов Энгельса и Маркса и имел собственное мнение по поводу зарождения европейского феодализма. Гуревича обвиняли в том, что он использует структуралистские методы. Именно за счет упорства, целеустремленности и веры в собственное учение профессора в его жизни возникало множество проблем. К примеру, в 1968 году профессор был уволен из Института философии из-за издательства нескольких ревизионистских статей.
Арон Яковлевич Гуревич по праву считается отцом историко-антропологического научного направления. Его наследие для современных медиевистов попросту неоценимо. Значение работ заслуженного профессора вышло за пределы медиевистики. Избранные труды Гуревича Арона Яковлевича оказали огромное влияние на всю советскую историческую науку, а также на смежные области: культурологию, антропологию, философию.
Достижения ученого
Арон Гуревич был лауреатом многих почетных номинаций, его имя связывают с рядом выдающихся изданий и научных работ, получивших мировую известность. Профессор состоял в бюро Научного союза по мировой истории, являлся членом редакционной коллегии международных изданий, а также участником Академии гуманитарных исследований. Гуревич - автор многочисленных параграфов учебника по истории для педагогических университетов, который также издавался на португальском, английском и французском языке. Кроме всего прочего, он написал множество глав в обучающей литературе для исторического отделения МГУ. В 1990 году Арон Яковлевич стал соавтором школьного учебника по средневековой истории.
За ряд исследований в области западноевропейской истории в 1993 году Гуревич был награжден государственной премией России. Помимо этого, за написанную ученым монографию "Исторический синтез" в 1997 году получил премию имени Кареева.
Вклад в науку
За всю свою жизнь профессор написал более 500 научных работ. Перечислить все книги Гуревича Арона Яковлевича попросту нереально, но самые известные среди них:
- "Походы викингов";
- "Категории средневековой культуры";
- "История историка";
- "Проблемы генезиса феодализма в Западной Европе";
- "История - нескончаемый спор";
- "Словарь культуры";
- "Эдда";
- "Проблемы средневековой культуры".
И это лишь сотая часть всех трудов ученого. Кроме всего прочего, на счету Гуревича множество научных сборников, статей, параграфов в учебной литературе и диссертаций.
Ошибка Lua в Модуль:CategoryForProfession на строке 52: attempt to index field "wikibase" (a nil value).Аро́н Я́ковлевич Гуре́вич (12 мая 1924 года , Москва - 5 августа 2006 года , там же) - советский и российский историк-медиевист , культуролог, литературовед. Доктор исторических наук (1962), профессор (1963). Лауреат Государственной премии Российской Федерации в области науки (1993). Ещё при жизни его исследования получили мировое признание .
Биография
Родился в семье служащего, рано потерял отца, мать умерла в 1943 году .
В 1942 г. с отличием окончил школу-десятилетку . Член ВЛКСМ с 1940 г., в школе и на заводе был комсоргом .
Будучи признан негодным к строевой военной службе был мобилизован на военный завод, где работал до 1944 г.
Одновременно учился на заочном отделении исторического факультета МГУ , а на 3 курсе поступил на стационар, выпускник кафедры истории средних веков (1946) . Окончил аспирантуру , где учился в 1947-1950 гг. под руководством академика Е. А. Косминского . Также является учеником известного медиевиста профессора А. И. Неусыхина .
Летом 1950 г. читал лекции по истории средних веков на заочном отделении Калужского института . В том же году получил назначение в Калининский пединститут (ныне Тверской государственный университет) на истфак: ассистент (1950-1953), ст. преподаватель (1953-57), доцент (1957-1963), профессор (1963-1966) . В 1962–1964 гг. ответредактор трёх томов «Учёных записок Калининского педагогического института» .
- В 1966-1969 годах старший научный сотрудник сектора истории культуры .
- С 1969 года работал в , с 1987 года возглавлял центр исторической и культурной антропологии ИВИ РАН, c 1989 года - главный редактор издаваемого центром ежегодника «Одиссей. Человек в истории».
- С 1989 года - профессор кафедры истории и теории мировой культуры философского факультета МГУ (также преподавал в МГУ на филологическом факультете в -1977 годах).
- С 1992 года - главный научный сотрудник Института высших гуманитарных исследований им. Е. М. Мелетинского РГГУ . Один из авторов курса «История мировой культуры (средневековье)», автор курса «История Средних веков», спецкурса «Средневековая картина мира».
- С 1992 года - заведующий отделом культуры и науки средневековой и современной Европы .
Читал лекции в университетах Италии , США , Германии , Дании (1989-1991), Норвегии , Швеции , Англии , Франции (1991-1992).
Действительный член Академии гуманитарных исследований (1995). Член-корреспондент Американской академии медиевистики (1989) , иностранный член Renaissance Academy of America, Société Jean Bodin (Бельгия), Королевского Норвежского общества ученых, Королевского общества историков Великобритании, Королевской Академии наук Нидерландов. Доктор философии honoris causa университета Лунда (Швеция).
Член бюро Научного совета по истории мировой культуры РАН, член редколлегии журналов «Arbor Mundi» («Мировое древо»), «Journal of Historical Society», «Osterreichische Zeitschrift fur Geschichtswissenschaft», член редколлегии серии «Памятники исторической мысли ».
Кандидат исторических наук (1950), диссертация «Крестьянство юго-западной Англии в донормандский период». Доктор исторических наук (1962), диссертация «Очерки социальной истории Норвегии в IX-XII вв.».
Автор ряда глав и редактор учебника по истории средних веков для пединститутов (1964), изданного также на французском (1976) и португальском (1978) языках. Автор главы о Северной Европе в учебнике исторического факультета МГУ (1968, 1977, 1990, 1997, 2000, 2003 и 2005), а также ряда статей в коллективном труде «История крестьянства в Европе» (М., 1985-1986. Т. 1-3). В 1990-е годы - соавтор школьного учебника по истории Средних веков.
Последние тринадцать лет жизни был слеп, но продолжал работать: коллеги и ученики читали ему, а он думал и диктовал. В последние годы поток его научных публикаций не иссякал.
Диссертации
- Крестьянство Юго-Западной Англии в донормандский период. Проблема образования класса феодальных крестьян в Уэссексе в VII - начале XII в. Автореф.дисс. … к.и.н. М., 1950. 28 с.
- Очерки социальной истории Норвегии в IX-XI вв. Автореф.дисс. … д.и.н. М., 1961. 25 с.
- - М.: Наука , 1966. 183 с (опубликована на польском (1969) и эстонском (1975) языках).
- - М.: Наука, 1967. - 285 с.
- Проблемы генезиса феодализма в Западной Европе: Уч. пособие. - М.: Высшая школа, 1970. - 224 с. (опубликована на шведском (1979), итальянском (1982, 1990) языках).
- - М.: Наука, 1972. - 198 с.
- - М.: Искусство, 1972. - 318 с; 2-е изд., испр. и доп. М.: Искусство, 1984. 350 с. (опубликована также на румынском (1974), польском (1976), немецком (1978, 1980, 1982, 1983), чешском (1978), испанском (1983), французском (1983), английском (1985), литовском (1989), португальском (1990), японском (1990) языках).
- - М.: Наука, 1977. - 337 с.
- - М.: Наука, 1979. - 192 с.
- Проблемы средневековой народной культуры. - М.: Искусство, 1981. - 359 с. (переведена на болгарский (1985), немецкий (1986), итальянский (1986), венгерский (1987), польский (1987), сербско-хорватский (1987) языки).
- Культура и общество средневековой Европы глазами современников. Exempla, XIII в. - М.: Искусство, 1989. - 366 с.
- Средневековый мир: культура безмолвствующего большинства. - М.: Искусство, 1990. - 395 с.
- Исторический синтез и Школа «Анналов» - М.: Индрик, 1993. - 327 с.
- Гуревич А. Я., Харитонович Д. Э. История средних веков. Учебник для средней школы. - М.: Интерпракс, 1994. - 333 с.
- Словарь средневековой культуры, 2003.
- История историка. - М.: РОССПЭН , 2004. - 288 с.
- Индивид и социум на средневековом Западе. - М.: РОССПЭН, 2005. - 422 с.
- История - нескончаемый спор. - М.: РГГУ, 2005. - 899 с.
- - М.-СПб.: Университетская книга, 1999. - 352 с.
- Избранные труды. Т. 2: Средневековый мир. - М.-СПб.: Университетская книга, 1999. - 560 с.
- Избранные труды. Крестьянство средневековой Норвегии. - СПб.: Издательство СПбГУ, 2006. - 368 с.
- Избранные труды. Культура средневековой Европы. - СПб.: Издательство СПбГУ, 2006. - 544 с.
- Избранные труды. Норвежское общество. - М.: Издательство "Традиция", 2009. - 470 с. - (Серия "Письмена времени")
Напишите отзыв о статье "Гуревич, Арон Яковлевич"
Примечания
Литература
- MUNUSCULA. К 80-летию А. Я. Гуревича. - М.: ИВИ РАН, 2004. 253 с. 16 п.л. 200 экз. Гриф ИВИ. ISBN 5-94067-111-X
Ссылки
- (недоступная ссылка с 01-12-2015 (1340 дней))
Отрывок, характеризующий Гуревич, Арон Яковлевич
– Ты снова меня бережёшь, дядя?.. Я ведь давно говорил тебе – не желаю скрываться!Радан вышел из-за каменного уступа, грустно качая поседевшей головой. Годы не пожалели его, наложив на светлое лицо жёсткий отпечаток тревог и потерь... Он уже не казался тем счастливым юношей, тем вечно-смеющимся солнышком-Раданом, который мог растопить когда-то даже самое чёрствое сердце. Теперь же это был закалённый невзгодами Воин, пытавшийся любыми путями сберечь самое дорогое своё сокровище – сына Радомира и Магдалины, единственное живое напоминание их трагических жизней... их мужества... их света и их любви.
– У тебя есть Долг, Светодарушка... Так же, как и у меня. Ты должен выжить. Чего бы это ни стоило. Потому, что если не станет и тебя – это будет означать, что твои отец и мать погибли напрасно. Что подлецы и трусы выиграли нашу войну... Ты не имеешь на это права, мой мальчик!
– Ошибаешься, дядя. Я имею на это своё право, так как это моя жизнь! И я не позволю кому-либо заранее писать для неё законы. Мой отец прожил свою краткую жизнь, подчиняясь чужой воле... Так же, как и моя бедная мать. Только потому, что по чужому решению они спасали тех, кто их ненавидел. Я же не намерен подчинятся воле одного человека, даже если этот человек – мой родной дедушка. Это моя жизнь, и я проживу её так, как считаю нужным и честным!.. Прости, дядя Радан!
Светодар горячился. Его молодой разум возмущался против чужого влияния на его собственную судьбу. По закону молодости он желал сам решать за себя, не дозволяя кому-то со стороны влиять на его ценную жизнь. Радан лишь грустно улыбался, наблюдая за своим мужественным питомцем... В Светодаре было достаточно всего – силы, ума, выдержки и упорства. Он хотел прожить свою жизнь честно и открыто... только, к сожалению, ещё не понимал, что с теми, кто на него охотился, открытой войны быть не могло. Просто потому, что именно у них-то и не было ни чести, ни совести, ни сердца...
– Что ж, по-своему ты прав, мой мальчик... Это твоя жизнь. И никто не может её прожить, кроме тебя... Я уверен, ты проживёшь её достойно. Только будь осторожен, Светодар – в тебе течёт кровь твоего отца, и наши враги никогда не отступятся, чтобы уничтожить тебя. Береги себя, родной мой.
Потрепав племянника по плечу, Радан печально отошёл в сторону и скрылся за выступом каменной скалы. Через секунду послышался вскрик и тяжёлая возня. Что-то грузно упало на землю и наступила тишина... Светодар метнулся на звук, но было слишком поздно. На каменном полу пещеры сцепившись в последнем объятии лежали два тела, одним из которых был незнакомый ему человек, одетый в плащ с красным крестом, вторым же был... Радан. Пронзительно вскрикнув, Светодар кинулся к телу дяди, которое лежало совершенно неподвижно, будто жизнь уже покинула его, даже не разрешив с ним проститься. Но, как оказалось, Радан ещё дышал.
– Дядя, пожалуйста, не оставляй меня!.. Только не ты... Прошу тебя, не оставляй меня, дядя!
Светодар растерянно сжимал его в своих крепких мужских объятиях, осторожно качая, как маленького ребёнка. Точно так же, как столько раз когда-то качал его Радан... Было видно, что жизнь покидала Радана, капля за каплей вытекая из его ослабевшего тела золотым ручьём... И даже сейчас, зная, что умирает, он беспокоился только лишь об одном – как сохранить Светодара... Как объяснить ему в эти оставшиеся несколько секунд то, что так и не сумел донести за все его долгих двадцать пять лет?.. И как же он скажет Марии и Радомиру, там, в том другом, незнакомом мире, что не сумел сберечь себя, что их сын теперь оставался совсем один?..
Кинжал Радана
– Послушай, сынок... Этот человек – он не Рыцарь Храма. – показывая на убитого, хрипло произнёс Радан. – Я знаю их всех – он чужой... Расскажи это Гундомеру... Он поможет... Найдите их... или они найдут тебя. А лучше всего – уходи, Светодарушка... Уходи к Богам. Они защитят тебя. Это место залито нашей кровью... её здесь слишком много... уходи, родной...
Медленно-медленно глаза Радана закрылись. Из разжавшейся бессильной руки со звоном выпал на землю рыцарский кинжал. Он был очень необычным... Светодар взглянул повнимательнее – этого просто не могло быть!.. Такое оружие принадлежало очень узкому кругу рыцарей, только лишь тем, которые когда-то лично знали Иоанна – на конце рукояти красовалась золочённая коронованная голова...
Светодар знал точно – этого клинка давно уже не было у Радана (он когда-то остался в теле его врага). Значит сегодня, он, защищаясь, выхватил оружие убийцы?.. Но как же могло оно попасть в чьи-то чужие руки?!. Мог ли кто-то из знакомых ему рыцарей Храма предать дело, ради которого все они жили?! Светодар в это не верил. Он знал этих людей, как знал самого себя. Никто из них не мог совершить такую низкую подлость. Их можно было только убить, но невозможно было заставить предать. В таком случае – кем же был человек, владевший этим особым кинжалом?!.
Радан лежал недвижимый и спокойный. Все земные заботы и горечи покинули его навсегда... Ожесточившееся с годами, лицо разгладилось, снова напоминая того радостного молодого Радана, которого так любила Золотая Мария, и которого всей душой обожал его погибший брат, Радомир... Он вновь казался счастливым и светлым, будто и не было рядом страшной беды, будто снова в его душе всё было радостно и покойно...
Светодар стоял на коленях, не произнося ни слова. Его омертвевшее тело лишь тихонько покачивалось из стороны в сторону, как бы помогая себе выстоять, пережить этот бессердечный, подлый удар... Здесь же, в этой же пещере восемь лет назад не стало Магдалины... А теперь он прощался с последним родным человеком, оставаясь по-настоящему совсем один. Радан был прав – это место впитало слишком много их семейной крови... Недаром же даже ручьи окрасились багровым... будто желая сказать, чтобы он уходил... И уже никогда не возвращался обратно.
Меня трясло в какой-то странной лихорадке... Это было страшно! Это было совершенно непозволительно и непонятно – мы ведь звались людьми!!! И должен ведь где-то быть предел человеческой подлости и предательству?
– Как же ты смог с этим жить так долго, Север? Все эти годы, зная об этом, как ты сумел оставаться таким спокойным?!
Он лишь печально улыбнулся, не отвечая на мой вопрос. А я, искренне удивляясь мужеству и стойкости этого дивного человека, открывала для себя совершенно новую сторону его самоотверженной и тяжёлой жизни... его несдающейся и чистой души....
– После убийства Радана прошло ещё несколько лет. Светодар отомстил за его смерть, найдя убийцу. Как он и предполагал, это не был кто-то из Рыцарей Храма. Но они так никогда и не узнали, кем по-настоящему был посланный к ним человек. Только одно всё же стало известно – перед тем, как убить Радана, он так же подло уничтожил великолепного, светлого Рыцаря, шедшего с ними с самого начала. Уничтожил только лишь для того, чтобы завладеть его плащом и оружием, и создать впечатление, что Радана убили свои...
Нагромождение этих горьких событий отравило потерями душу Светодара. У него оставалось лишь одно утешение – его чистая, истинная любовь... Его милая, нежная Маргарита... Это была чудесная катарская девушка, последовательница учения Золотой Марии. И она чем-то неуловимо напоминала Магдалину... То ли это были такие же длинные золотые волосы, то ли мягкость и неторопливость её движений, а может просто нежность и женственность её лица, но Светодар очень часто ловил себя на том, что ищет в ней давно ушедшие в прошлое, дорогие сердцу воспоминания... Ещё через год у них родилась девочка. Они назвали её Марией.
Как и было обещано Радану, маленькую Марию отвезли к милым мужественным людям – катарам – которых Светодар очень хорошо знал и которым полностью доверял. Они обязались вырастить Марию, как свою дочь, чего бы это им ни стоило, и чем бы им это не грозило. С тех пор так и повелось – как только рождался в линии Радомира и Магдалины новый ребёнок, его отдавали на воспитание людям, которых не знала и о которых не подозревала «святая» церковь. И делалось это для того, чтобы сохранить их бесценные жизни, чтобы дать им возможность дожить их до конца. Каким бы счастливым или печальным он ни был...
– Как же они могли отдавать своих детей, Север? Неужели родители их никогда не видели более?.. – потрясённо спросила я.
– Ну почему же, не видели? Видели. Просто, каждая судьба складывалась по-разному... Позже, некоторые из родителей вообще жили поблизости, особенно матери. А иногда были случаи, что они устраивались даже у тех же людей, которые растили их дитя. По-разному жили... Только лишь одно никогда не менялось – прислужники церкви не уставали идти по их следу, словно ищейки, не пропуская малейшей возможности уничтожить родителей и детей, которые несли в себе кровь Радомира и Магдалины, люто ненавидя за это даже самого малого, только родившегося ребёнка...
– Как часто они погибали – потомки? Оставался ли кто-нибудь живой и проживал свою жизнь до конца? Помогали ли вы им, Север? Помогала ли им Мэтэора?.. – я буквально засыпала его градом вопросов, не в состоянии остановить своё сгорающее любопытство.
Север на мгновение задумался, потом печально произнёс:
– Мы пытались помочь... но многие из них этого не желали. Думаю, весть об отце, отдавшем своего сына на погибель, веками жила в их сердцах, не прощая нас, и не забывая. Боль может оказаться жестокой, Изидора. Она не прощает ошибок. Особенно тех, которые невозможно исправить...
– Знал ли ты кого-то ещё из этих дивных потомков, Север?
– Ну, конечно же, Изидора! Мы знали всех, только далеко не всех доводилось увидеть. Некоторых, думаю, знала и ты. Но разрешишь ли сперва закончить про Светодара? Его судьба оказалась сложной и странной. Тебе интересно будет о ней узнать? – Я лишь кивнула, и Север продолжил... – После рождения его чудной дочурки, Светодар решился, наконец, исполнить желание Радана... Помнишь, умирая, Радан просил его пойти к Богам?
– Да, но разве это было серьёзно?!.. К каким «богам» он мог его посылать? На Земле ведь давно уже нет живущих Богов!..
– Ты не совсем права, мой друг... Может это и не совсем то, что люди подразумевают под Богами, но на Земле всегда находится кто-то из тех, кто временно занимает их место. Кто наблюдает, чтобы Земля не подошла к обрыву, и не пришёл бы жизни на ней страшный и преждевременный конец. Мир ещё не родился, Изидора, ты знаешь это. Земле ещё нужна постоянная помощь. Но люди не должны об этом ведать... Они должны выбираться сами. Иначе помощь принесёт только лишь вред. Поэтому, Радан не был так уж неправ, посылая Светодара к тем, кто наблюдает. Он знал, что к нам Светодар никогда не пойдёт. Вот и пытался спасти его, оградить от несчастья. Светодар ведь был прямым потомком Радомира, его первенцем-сыном. Он был самым опасным из всех, потому что был самым близким. И если б его убили, никогда уже не продолжился бы этот чудесный и светлый Род.
Простившись со своей милой, ласковой Маргаритой, и покачав в последний раз маленькую Марию, Светодар отправился в очень далёкий и непростой путь... В незнакомую северную страну, туда, где жил тот, к кому посылал его Радан. И звали которого – Странником...
Пройдёт ещё очень много лет перед тем, как Светодар вернётся домой. Вернётся, чтобы погибнуть... Но он проживёт полную и яркую Жизнь... Обретёт Знание и Понимание мира. Найдёт то, за чем так долго и упорно шёл...
Я покажу тебе их, Изидора... Покажу то, что ещё никогда и никому не показывал.
Вокруг повеяло холодом и простором, будто я неожиданно окунулась в вечность... Ощущение было непривычным и странным – от него в то же время веяло радостью и тревогой... Я казалась себе маленькой и ничтожной, будто кто-то мудрый и огромный в тот момент наблюдал за мною, стараясь понять, кто же это посмел потревожить его покой. Но скоро это ощущение исчезло, и осталась лишь большая и глубокая, «тёплая» тишина...
На изумрудной, бескрайней поляне, скрестив ноги, друг против друга сидели два человека... Они сидели, закрыв глаза, не произнося ни слова. И всё же, было понятно – они говорили...
Я поняла – говорили их мысли... Сердце бешено колотилось, будто желая выскочить!.. Постаравшись как-то собраться и успокоится, чтобы никоим образом не помешать этим собранным, ушедшим в свой загадочный мир людям, я наблюдала за ними затаив дыхание, стараясь запомнить в душе их образы, ибо знала – такое не повторится. Кроме Севера, никто уже не покажет мне более то, что было так тесно связанно с нашим прошлым, с нашей страдающей, но не сдающейся Землёй...
Один из сидящих выглядел очень знакомо, и, конечно же, хорошенько к нему присмотревшись, я тут же узнала Светодара... Он почти что не изменился, только волосы стали короче. Но лицо оставалось почти таким же молодым и свежим, как в тот день, когда он покидал Монтсегур... Второй же был тоже относительно молодым и очень высоким (что было видно даже сидя). Его длинные, белые, запорошенные «инеем» волосы, ниспадали на широкие плечи, светясь под лучами солнца чистым серебром. Цвет этот был очень для нас необычным – будто ненастоящим... Но больше всего поражали его глаза – глубокие, мудрые и очень большие, они сияли таким же чистым серебристым светом... Будто кто-то щедрой рукой в них рассыпал мириады серебряных звёзд... Лицо незнакомца было жёстким и в то же время добрым, собранным и отрешённым, будто одновременно он проживал не только нашу, Земную, но и какую-то ещё другую, чужую жизнь...