Толстой казаки краткое содержание по главам. Лев Николаевич Толстой
Декабристами называют участников восстания, которое произошло 14 декабря 1825 года в Петербурге на Сенатской площади.
В основном декабристами были передовые, образованные дворяне, многие из них были военными. Эти люди хотели отменить в России крепостное право, ввести конституцию, ограничить или совсем отменить царскую власть. Свою организацию будущие декабристы стали создавать после Отечественной войны 1812 года. В 1816 году они образовали первое тайное общество — «Союз спасения», а в 1818 — «Союз благоденствия», в который вошло около 200 членов. В январе 1821 года «Союз благоденствия» разделился на две части: «Северное общество» (в Петербурге) и «Южное общество» (на Украине). В составе этих организаций преобладало офицерство. Оба «Общества» занялись подготовкой революционного восстания. Оставалось только ждать удобного случая для выступления.
И такой случай представился, когда 19 ноября 1825 года неожиданно умер лечившийся в Таганроге российский император Александр I. Детей у него не было, но остались братья: Константин и Николай. По закону о престолонаследии царем должен был стать старший из братьев — Константин, который в то время был царским наместником в Польше. Однако он отрекся от престола еще задолго до смерти Александра I.
Отречение было сделано почему-то втайне, и о нем почти никто не знал. Поэтому столица, а за ней и вся Россия присягнули «императору Константину Павловичу». Он же отказался приехать в Петербург и уже официально, в письме, подтвердил свое нежелание быть царем. На 14 декабря 1825 года была назначена присяга следующему брату — Николаю. Сама собой возникла обстановка междуцарствия, и воспользоваться ею решили декабристы.
14 декабря декабристы вышли на Сенатскую площадь в Петербурге и отказались присягать царю Николаю. Им не составило бы никакого труда захватить Зимний дворец и арестовать всю царскую семью, но декабристы проявили нерешительность. Пока они стояли на площади, новый император не терял времени даром. Ему удалось быстро собрать верные правительству войска, которые окружили восставших. Сила была за царем, и декабристы сдались. 29 декабря началось запоздалое выступление частей «Южного общества», но и оно было быстро подавлено. Начались массовые аресты участников восстания.
Состоялся суд. Большинство декабристов было лишено дворянских титулов и прав, осуждено на бессрочные каторжные работы и сослано на поселение в Сибирь. Рядовых солдат прогнали через строй. Пятеро руководителей восстания: П.Пестель, С.Муравьев-Апостол, К.Рылеев, М.Бестужев-Рюмин и Каховский — были повешены 13 июля 1826 года на кронверке Петропавловской крепости.
Некоторые из жен сосланных участников восстания проявили самоотверженность и добровольно последовали за мужьями в Сибирь. Лишь немногие декабристы дожили до 1856 года, когда вступивший на престол император Александр II объявил амнистию.
Казаки
Кавказская повесть 1852 года
I
Все затихло в Москве. Редко, редко где слышится лязг колес по зимней улице. В окнах огней уже нет, и фонари потухли. От церквей разносятся звуки колоколов и, колыхаясь над спящим городом, поминают об утре. На улицах пусто. Редко где промесит узкими полозьями песок с снегом ночной извозчик и, перебравшись на другой угол, заснет, дожидаясь седока. Пройдет старушка в церковь, где уж, отражаясь на золотых окладах, красно и редко горят несимметрично расставленные восковые свечи. Рабочий народ уж поднимается после долгой зимней ночи и идет на работы.
А у господ еще вечер.
В одном из окон Шевалье из-под затворенной ставни противузаконно светится огонь. У подъезда стоят карета, сани и извозчики, стеснившись задками. Почтовая тройка стоит тут же. Дворник, закутавшись и съежившись, точно прячется за угол дома.
«И чего переливают из пустого в порожнее? – думает лакей, с осунувшимся лицом, сидя в передней. – И все на мое дежурство!» Из соседней светлой комнатки слышатся голоса трех ужинающих молодых людей. Они сидят в комнате около стола, на котором стоят остатки ужина и вина. Один, маленький, чистенький, худой и дурной, сидит и смотрит на отъезжающего добрыми, усталыми глазами. Другой, высокий, лежит подле уставленного пустыми бутылками стола и играет ключиком часов. Третий, в новеньком полушубке, ходит по комнате и, изредка останавливаясь, щелкает миндаль в довольно толстых и сильных, но с отчищенными ногтями пальцах, и все чему-то улыбается; глаза и лицо его горят. Он говорит с жаром и с жестами; но видно, что он не находит слов, и все слова, которые ему приходят, кажутся недостаточными, чтобы выразить все, что подступило ему к сердцу. Oн беспрестанно улыбается.
– Теперь можно все сказать! – говорит отъезжающий. – Я не то что оправдываюсь, но мне бы хотелось, чтобы ты, по крайней мере, понял меня, как я себя понимаю, а не так, как пошлость смотрит на это дело. Ты говоришь, что я виноват перед ней, – обращается он к тому, который добрыми глазами смотрит на него.
– Да, виноват, – отвечает маленький и дурной, и кажется, что еще больше доброты и усталости выражается в его взгляде.
– Я знаю, отчего ты это говоришь, – продолжает отъезжающий. – Быть любимым, по-твоему, такое же счастье, как любить, и довольно на всю жизнь, если раз достиг его.
– Да, очень довольно, душа моя! Больше чем нужно, – подтверждает маленький и дурной, открывая и закрывая глаза.
– Но отчего ж не любить и самому! – говорит отъезжающий, задумывается и как будто с сожалением смотрит на приятеля. – Отчего не любить? Не любится. Нет, любимым быть – несчастье, несчастье, когда чувствуешь, что виноват, потому что не даешь того же и не можешь дать. Ах, боже мой! – Он махнул рукой. – Ведь если бы это все делалось разумно, а то навыворот, как-то не по-нашему, а по-своему все это делается. Ведь я как будто украл это чувство. И ты так думаешь; не отказывайся, ты должен это думать. А поверишь ли, из всех глупостей и гадостей, которых я много успел наделать в жизни, это одна, в которой я не раскаиваюсь и не могу раскаиваться. Ни сначала, ни после я не лгал ни перед собой, ни перед нею. Мне казалось, что наконец-то вот я полюбил, а потом увидал, что это была невольная ложь, что так любить нельзя, и не мог идти далее; а она пошла. Разве я виноват в том, что не мог? Что же мне было делать?
– Ну, да теперь кончено! – сказал приятель, закуривая сигару, чтобы разогнать сон. – Одно только: ты еще не любил и не знаешь, что такое любить.
Тот, который был в полушубке, хотел опять сказать что-то и схватил себя за голову. Но не высказывалось то, что он хотел сказать.
– Не любил! Да, правда, не любил. Да есть же во мне желание любить, сильнее которого нельзя иметь желанья! Да опять, и есть ли такая любовь? Все остается что-то недоконченное. Ну, да что говорить! Напутал, напутал я себе в жизни. Но теперь все кончено, ты прав. И я чувствую, что начинается новая жизнь.
– В которой ты опять напутаешь, – сказал лежавший на диване и игравший ключиком часов; но отъезжающий не слыхал его.
– Мне и грустно, и рад я, что еду, – продолжал он. – Отчего грустно? Я не знаю.
И отъезжающий стал говорить об одном себе, не замечая того, что другим не было это так интересно, как ему. Человек никогда не бывает таким эгоистом, как в минуту душевного восторга. Ему кажется, что нет на свете в эту минуту ничего прекраснее и интереснее его самого.
– Дмитрий Андреич, ямщик ждать не хочет! – сказал вошедший молодой дворовый человек в шубе и обвязанный шарфом. – С двенадцатого часа лошади, а теперь четыре.
Дмитрий Андреич посмотрел на своего Ванюшу. В его обвязанном шарфе, в его валяных сапогах, в его заспанном лице ему послышался голос другой жизни, призывавшей его, – жизни трудов, лишений, деятельности.
– И в самом деле, прощай! – сказал он, ища на себе незастегнутого крючка.
Несмотря на советы дать еще на водку ямщику, он надел шапку и стал посередине комнаты. Они расцеловались раз, два раза, остановились и потом поцеловались третий раз. Тот, который был в полушубке, подошел к столу, выпил стоявший на столе бокал, взял за руку маленького и дурного и покраснел.
– Нет, все-таки скажу… Надо и можно быть откровенным с тобой, потому что я тебя люблю… Ты ведь любишь ее? Я всегда это думал… да?
– Да, – отвечал приятель, еще кротче улыбаясь.
– И может быть…
– Пожалуйте, свечи тушить приказано, – сказал заспанный лакей, слушавший последний разговор и соображавший, почему это господа всегда говорят все одно и то же. – Счет за кем записать прикажете? За вами-с? – прибавил он, обращаясь к высокому, вперед зная, к кому обратиться.
– За мной, – сказал высокий. – Сколько?
– Двадцать шесть рублей.
Высокий задумался на мгновенье, но ничего не сказал и положил счет в карман.
А у двух разговаривающих шло свое.
– Прощай, ты отличный малый! – сказал господин маленький и дурной с кроткими глазами.
Слезы навернулись на глаза обоим. Они вышли на крыльцо.
– Ах, да! – сказал отъезжающий, краснея и обращаясь к высокому. – Счет Шевалье ты устроишь, и тогда напиши мне.
– Хорошо, хорошо, – сказал высокий, надевая перчатки. – Как я тебе завидую! – прибавил он совершенно неожиданно, когда они вышли на крыльцо.
Отъезжающий сел в сани, закутался в шубу и сказал: «Ну что ж! поедем», – и даже подвинулся в санях, чтобы дать место тому, который сказал, что ему завидует; голос его дрожал.
Провожавший сказал: «Прощай, Митя, дай тебе бог…» Он ничего не желал, кроме только того, чтобы тот уехал поскорее, и потому не мог договорить, чего он желал.
Они помолчали. Еще раз сказал кто-то: «Прощай». Кто-то сказал: «Пошел!» И ямщик тронул.
– Елизар, подавай! – крикнул один из провожавших.
Извозчики и кучер зашевелились, зачмокали и задергали вожжами. Замерзшая карета завизжала по снегу.
– Славный малый этот Оленин, – сказал один из провожавших. – Но что за охота ехать на Кавказ и юнкером? Я бы полтинника не взял. Ты будешь завтра обедать в клубе?
И провожавшие разъехались.
Отъезжавшему казалось тепло, жарко от шубы. Он сел на дно саней, распахнулся, и ямская взъерошенная тройка потащилась из темной улицы в улицу мимо каких-то не виданных им домов. Оленину казалось, что только отъезжающие ездят по этим улицам. Кругом было темно, безмолвно, уныло, а в душе было так полно воспоминаний, любви, сожаления и приятных давивших слез…
II
«Люблю! Очень люблю! Славные! Хорошо!» – твердил он, и ему хотелось плакать. Но отчего ему хотелось плакать? Кто были славные? Кого он очень любил? Он не знал хорошенько. Иногда он вглядывался в какой-нибудь дом и удивлялся, зачем он так странно выстроен; иногда удивлялся, зачем ямщик и Ванюша, которые так чужды ему, находятся так близко от него и вместе с ним трясутся и покачиваются от порыва пристяжных, натягивающих мерзлые постромки, и снова говорил: «Славные, люблю», – и раз даже сказал: «Как хватит! Отлично!» И сам удивился, к чему он это сказал, и спросил себя: «Уж не пьян ли я?» Правда, он выпил на свою долю бутылки две вина, но не одно вино производило это действие на Оленина. Ему вспоминались все задушевные, как ему казалось, слова дружбы, стыдливо, как будто нечаянно, высказанные ему перед отъездом. Вспоминались пожатия рук, взгляды, молчания, звук голоса, сказавшего: прощай, Митя! – когда он уже сидел в санях. Вспоминалась своя собственная решительная откровенность. И все это для него имело трогательное значение. Перед отъездом не только друзья, родные, не только равнодушные, но несимпатичные, недоброжелательные люди, все как будто вдруг сговорились сильнее полюбить его, простить, как пред исповедью или смертью. «Может быть, мне не вернуться с Кавказа», – думал он. И ему казалось, что он любит своих друзей и еще любит кого-то. И ему было жалко себя. Но не любовь к друзьям так размягчила и подняла его душу, что он не удерживал бессмысленных слов, которые говорились сами собой, и не любовь к женщине (он никогда еще не любил) привела его в это состояние. Любовь к самому себе, горячая, полная надежд, молодая любовь ко всему, что только было хорошего в его душе (а ему казалось теперь, что только одно хорошее было в нем), заставляла его плакать и бормотать несвязные слова.
Оленин был юноша, нигде не кончивший курса, нигде не служивший (только числившийся в каком-то присутственном месте), промотавший половину своего состояния и до двадцати четырех лет не избравший еще себе никакой карьеры и никогда ничего не делавший. Он был то, что называется «молодой человек» в московском обществе.
В восьмнадцать лет Оленин был так свободен, как только бывали свободны русские богатые молодые люди сороковых годов, с молодых лет оставшиеся без родителей. Для него не было никаких ни физических, ни моральных оков; он все мог сделать, и ничего ему не нужно было, и ничто его не связывало. У него не было ни семьи, ни отечества, ни веры, ни нужды. Он ни во что не верил и ничего не признавал. Но, не признавая ничего, он не только не был мрачным, скучающим и резонирующим юношей, а, напротив, увлекался постоянно. Он решил, что любви нет, и всякий раз присутствие молодой и красивой женщины заставляло его замирать. Он давно знал, что почести и звание – вздор, но чувствовал невольно удовольствие, когда на бале подходил к нему князь Сергий и говорил ласковые речи. Но отдавался он всем своим увлечениям лишь настолько, насколько они не связывали его. Как только, отдавшись одному стремлению, он начинал чуять приближение труда и борьбы, мелочной борьбы с жизнию, он инстинктивно торопился оторваться от чувства или дела и восстановить свою свободу. Так он начинал светскую жизнь, службу, хозяйство, музыку, которой одно время думал посвятить себя, и даже любовь к женщинам, в которую он не верил. Он раздумывал над тем, куда положить всю эту силу молодости, только раз в жизни бывающую в человеке, – на искусство ли, на науку ли, на любовь ли к женщине, или на практическую деятельность, – не силу ума, сердца, образования, а тот неповторяющийся порыв, ту на один раз данную человеку власть сделать из себя все, что он хочет, и как ему кажется, и из всего мира все, что ему хочется. Правда, бывают люди, лишенные этого порыва, которые, сразу входя в жизнь, надевают на себя первый попавшийся хомут и честно работают в нем до конца жизни. Но Оленин слишком сильно сознавал в себе присутствие этого всемогущего бога молодости, эту способность превратиться в одно желание, в одну мысль, способность захотеть и сделать, способность броситься головой вниз в бездонную пропасть, не зная за что, не зная зачем. Он носил в себе это сознание, был горд им и, сам не зная этого, был счастлив им. Он любил до сих пор только себя одного и не мог не любить, потому что ждал от себя одного хорошего и не успел еще разочароваться в самом себе. Уезжая из Москвы, он находился в том счастливом, молодом настроении духа, когда, сознав прежние ошибки, юноша вдруг скажет себе, что все это было не то, что все прежнее было случайно и незначительно, что он прежде не хотел жить хорошенько , но что теперь, с выездом его из Москвы, начинается новая жизнь, в которой уже не будет больше тех ошибок, не будет раскаяния, а наверное будет одно счастие.
Как всегда бывает в дальней дороге, на первых двух-трех станциях воображение остается в том месте, откуда едешь, и потом вдруг, с первым утром, встреченным в дороге, переносится к цели путешествия и там уже строит замки будущего. Так случилось и с Олениным.
Выехав за город и оглядев снежные поля, он порадовался тому, что он один среди этих полей, завернулся в шубу, опустился на дно саней, успокоился и задремал. Прощанье с приятелями растрогало его, и ему стала вспоминаться вся последняя зима, проведенная им в Москве, и образы этого прошедшего, перебиваемые неясными мыслями и упреками, стали непрошено возникать в его воображении.
Ему вспомнился этот провожавший его приятель и его отношения к девушке, о которой они говорили. Девушка эта была богата. «Каким образом он мог любить ее, несмотря на то, что она меня любила?» – думал он, и нехорошие подозрения пришли ему в голову. «Много есть нечестности в людях, как подумаешь. А отчего же я еще не любил в самом деле? – представился ему вопрос. – Все говорят мне, что я не любил. Неужели я нравственный урод?» И он стал вспоминать свои увлечения. Вспомнил он первое время своей светской жизни и сестру одного из своих приятелей, с которою он проводил вечера за столом при лампе, освещавшей ее тонкие пальцы за работой и низ красивого тонкого лица, и вспомнились ему эти разговоры, тянувшиеся как «жив-жив курилка», и общую неловкость, и стеснение, и постоянное чувство возмущения против этой натянутости. Какой-то голос все говорил: не то, не то, и точно вышло не то. Потом вспомнился ему бал и мазурка с красивою Д. «Как я был влюблен в эту ночь, как был счастлив! И как мне больно и досадно было, когда я на другой день утром проснулся и почувствовал, что я свободен! Что же она, любовь, не приходит, не вяжет меня по рукам и по ногам? – думал он. – Нет, нет любви! Соседка барыня, говорившая одинаково мне, и Дубровину, и предводителю, что любит звезды, была также не то «. И вот ему вспоминается его хозяйственная деятельность в деревне, и опять не на чем с радостию остановиться в этих воспоминаниях. „Долго они будут говорить о моем отъезде?“ – приходит ему в голову. Но кто это они? – он не знает, и вслед за этим приходит ему мысль, заставляющая его морщиться и произносить неясные звуки: это воспоминание о мосье Капеле и шестистах семидесяти восьми рублях, которые он остался должен портному, – и он вспоминает слова, которыми он упрашивал портного подождать еще год, и выражение недоумения и покорности судьбе, появившееся на лице портного. „Ах, боже мой, боже мой!“ – повторяет он, щурясь и стараясь отогнать несносную мысль. „Однако она меня, несмотря на то, любила, – думает он о девушке, про которую шла речь при прощанье. – Да, коли я бы на ней женился, у меня бы не было долгов, а теперь я остался должен Васильеву“. И представляется ему последний вечер игры с г. Васильевым в клубе, куда он поехал прямо от нее, и вспоминаются униженные просьбы играть еще и его холодные отказы. „Год экономии, и все это будет заплачено, и черт их возьми…“ Но несмотря на эту уверенность, он снова начинает считать оставшиеся долги, их сроки и предполагаемое время уплаты. „А ведь я еще остался должен Морелю, кроме Шевалье“, – вспоминалось ему; и представляется вся ночь, в которой он ему задолжал столько. Это была попойка с цыганами, которую затеяли приезжие из Петербурга: Сашка Б***, флигель-адъютант, и князь Д***, и этот важный старик… «И почему они так довольны собой, эти господа, – подумал он, – и на каком основании составляют они особый кружок, в котором, по их мнению, другим очень лестно участвовать. Неужели за то, что они флигель-адъютанты? Ведь это ужасно, какими глупыми и подлыми они считают других! Я показал им, напротив, что нисколько не желаю сближаться с ними. Однако, я думаю, Андрей-управляющий очень был бы озадачен, что я на ты с таким господином, как Сашка Б***, полковником и флигель-адъютантом… Да и никто не выпил больше меня в этот вечер; я выучил цыган новой песне, и все слушали. Хоть и много глупостей я делал, а все-таки я очень, очень хороший молодой человек», – думает он.
Утро застало Оленина на третьей станции. Он напился чаю, переложил с Ванюшей сам узлы и чемоданы и уселся между ними благоразумно, прямо и аккуратно, зная, где что у него находится, – где деньги и сколько их, где вид и подорожная и шоссейная расписка, – и все это ему показалось так практично устроено, что стало весело, и дальняя дорога представилась в виде продолжительной прогулки.
В продолжение утра и середины дня он весь был погружен в арифметические расчеты: сколько он проехал верст, сколько остается до первой станции, сколько до первого города, до обеда, до чая, до Ставрополя и какую часть всей дороги составляет проеханное. При этом он рассчитывал тоже: сколько у него денег, сколько останется, сколько нужно для уплаты всех долгов и какую часть всего дохода будет он проживать в месяц. К вечеру, напившись чаю, он рассчитывал, что до Ставрополя оставалось 7/11 всей дороги, долгов оставалось всего на семь месяцев экономии и на 1/8 всего состояния, – и, успокоившись, он укутался, спустился в сани и снова задремал. Воображение его теперь уже было в будущем, на Кавказе. Все мечты о будущем соединялись с образами Амалат-беков, черкешенок, гор, обрывов, страшных потоков и опасностей. Все это представляется смутно, неясно; но слава, заманивая, и смерть, угрожая, составляют интерес этого будущего. То с необычайною храбростию и удивляющею всех силой он убивает и покоряет бесчисленное множество горцев; то он сам горец и с ними вместе отстаивает против русских свою независимость. Как только представляются подробности, то в подробностях этих участвуют старые московские лица. Сашка Б*** тут вместе с русскими или с горцами воюет против него. Даже, неизвестно как, портной мосье Капель принимает участие в торжестве победителя. Ежели при этом вспоминаются старые унижения, слабости, ошибки, то воспоминание о них только приятно. Ясно, что там, среди гор, потоков, черкешенок и опасностей, эти ошибки не могут повториться. Уж раз исповедался в них перед самим собою, и кончено. Есть еще одна, самая дорогая мечта, которая примешивалась ко всякой мысли молодого человека о будущем. Это мечта о женщине. И там она, между гор, представляется воображению в виде черкешенки-рабыни, с стройным станом, длинною косой и покорными глубокими глазами. Ему представляется в горах уединенная хижина и у порога она , дожидающаяся его в то время, как он, усталый, покрытый пылью, кровью, славой, возвращается к ней, и ему чудятся ее поцелуи, ее плечи, ее сладкий голос, ее покорность. Она прелестна, но она необразованна, дика, груба. В длинные зимние вечера он начинает воспитывать ее. Она умна, понятлива, даровита и быстро усвоивает себе все необходимые знания. Отчего же? Она очень легко может выучить языки, читать произведения французской литературы, понимать их. «Notre Dame de Paris», например, должно ей понравиться. Она может и говорить по-французски. В гостиной она может иметь больше природного достоинства, чем дама самого высшего общества. Она может петь, просто, сильно и страстно. «Ах, какой вздор!» – говорит он сам себе. А тут приехали на какую-то станцию и надо перелезать из саней в сани и давать на водку. Но он снова ищет воображением того вздора, который он оставил, и ему представляются опять черкешенки, слава, возвращение в Россию, флигель-адъютантство, прелестная жена. «Но ведь любви нет, – говорит он сам себе. – Почести – вздор. А шестьсот семьдесят восемь рублей?.. А завоеванный край, давший мне больше богатства, чем мне нужно на всю жизнь? Впрочем, нехорошо будет одному воспользоваться этим богатством. Нужно раздать его. Кому только? Шестьсот семьдесят восемь рублей Капелю, а там видно будет…» И уже совсем смутные видения застилают мысль, и только голос Ванюши и чувство прекращенного движения нарушают здоровый, молодой сон, и, сам не помня, перелезает он в другие сани на новой станции и едет далее.
На другое утро то же самое – те же станции, те же чаи, те же движущиеся крупы лошадей, те же короткие разговоры с Ванюшей, те же неясные мечты и дремоты по вечерам, и усталый, здоровый, молодой сон в продолжение ночи.
Замысел «Казаков» возник у Толстого под влиянием событий кавказской войны, в которой он принимал непосредственное участие. Толстой сам жил среди своих героев и отразил в своей повести живые впечатления, вынесенные им от пребывания на Терской оборонительной линии. Несмотря на это, повесть обдумывалась и писалась долго, с 1852 по 1862 г. Творческая история её чрезвычайно сложна. В процессе работы над произведением Толстой неоднократно менял его план, форму и идейное содержание, имена и характеры действующих лиц.
По первоначальному плану, возникшему у Толстого в конце октября 1852 г., наблюдения писателя над жизнью казаков должны были вылиться в серию нравоописательно-этнографических «Очерков Кавказа», куда входили и рассказы Епишки (Ерошки из «Казаков») об охоте, о старом житье казаков и его похождениях в горах. Была намечена среди этих отрывочных очерков и история какой-то казачки. Драматическая картина встречи казачкой тела своего убитого в походе возлюбленного была вскоре описана Толстым, но не в очерке, а в небольшой «казачьей песне».
Однако, приступив в августе 1853 г. вплотную к работе над произведением, Толстой оформляет его не как серию беглых очерков и не как казацкую поэму, а как повесть из жизни местного казачества. Он создал «кавказский роман» бытового, нравоописательного характера. В этой первой редакции романа уже намечено столкновение между офицером и казаком из-за Марьяны, здесь — жены казака. Но этому столкновению ещё не придан глубокий социальный смысл, а противопоставленности офицера и народных типов не придано того глубокого значения, которое присуще окончательному тексту повести. Офицер Губков представлен обыкновенным кавказским офицером, ^для которого ухаживания за Марьянкой — обычное в походной офицерской жизни любовное приключение. В свою очередь Марьяна и молодой казак лишены тех поэтических черт, которые отличают их в позднейших вариантах и в окончательной редакции.
Толстой не был удовлетворён этим началом и вскоре приостановил работу над ним на третьей главе, записав 31 августа в дневнике: «Встреча нейдёт как-то».
Перевод в 1854 г. в Дунайскую армию, севастопольская страда и последующие события отвлекли Толстого от кавказской темы. Возврат к ней, намечавшийся в 1855—1856 гг., был осуществлён лишь весной 1857 г. в Швейцарии.
Прекрасная швейцарская природа и обездоленный капиталистической эксплуатацией люд, её населяющий, напомнили Толстому с особенной силой ещё более прекрасную, по его мнению, природу Кавказа и прекрасных, бодрых и сильных его обитателей.
Патриотическое одушевление, охватившее русское общество во время Крымской воины, подъём освободительного движения в стране оставили неизгладимые следы в умонастроении Толстого, ожидавшего «великих перемен» в России. Отвращение к крепостническому гнёту, отрицательное отношение к помещичьему землевладению, укрепившиеся в нём под влиянием общения с добивавшейся земли и свободы крестьянской массой, с одной стороны, и разочарование в западной буржуазной культуре — с другой, по-новому повернули в творческом воображении Толстого казацкую тему.
Роман из кавказского быта, главной особенностью которого был отказ от традиционной романтической трактовки Кавказа, перерастает в социальный роман, ставящий, наряду с вопросом русско-горских отношений, кардинальный вопрос современности о взаимоотношении дворянства и народа.
По плану, определившемуся более чётко позднее, сюжет должен был сложиться следующим образом:
Первая часть: приезд офицера, увлечение его Марьяной, военная тревога, ранение молодого казака.
Вторая часть: женитьба выздоровевшего казака на Марьяне, ухаживание офицера за Марьяной, вспышка ревности у казака, ударившего офицера ножом; бегство казака в горы.
Третья часть:^ возвращение офицера, пережившего в Тифлисе, роман с княгиней Воронцовой, в станицу; связь его с Марьяной; поимка пришедшего тайком в станицу мужа Марьяны, казнь его и смерть офицера, убитого не то Марьяной, не то любящим её солдатом.
Первоначальную редакцию 1853 г. — кавказскую повесть нравоописательного характера — сменяют в 1857 г. варианты, написанные или в духе казацкого героического эпоса, возвышающего народные типы, или в плане бытовой повести из казацкой жизни Героем этих вариантов (11 — 14, 7—8, по описанию А. Е. Грузинского в 6 томе юбилейного издания)1 является молодой казак, то Терёшка Урван, научившийся от Брошки «всему казачьему молодчеству», то Кирка, «ещё совсем молодой, очень красивый казачонок», в чертах которого «заметно что-то ранне спокойное и изящное». Вскоре после женитьбы на Марьяне казак в минутной вспышке «пырнул ножом» офицера, продолжавшего преследовать Марьяну своими ухаживаниями, и вынужден был бежать в горы.
Однако, стремясь поставить в повести актуальные вопросы современности, Толстой отказался как от героико-эпической, так и от этнографическо-нравоописательной формы повествования и стал на Путь реалистической повести, продолжающей в идейном и стилевом отношении линию его раннего творчества.
В 1858 г. Толстой создаёт новую редакцию повести, близкую к окончательному тексту (варианты 2—4, по описанию А. Е. ^Грузинского), поставив в начало её предпоследний заграничный вариант («Старое начало хорошо, продолжал немного», записал он в дневнике 24 февраля 1858 г.). Эта редакция содержит двенадцать разработанных глав, начиная с прихода армейских в станицу и кончая письмом офицера о своей жизни среди казаков. Офицер в этой редакции носит имя Дмитрия Андреевича Ржавского; казак — Кирка, товарищ его — Назарка, подруга Марьяны — Устинька (а не Иляс и Стёпка, как в вариантах 1857 г.). Эти главы, объединённые названием «Казаки» (в предыдущих редакциях название было «Беглец», «Беглый казак»), настолько художественно совершенны, что лишь с небольшими поправками легли в основу повести. Вокруг них в течение 1859—1862 гг. нарастает весь остов окончательной редакции. В процессе творческих исканий и переработок повесть оформляется так, как мы её знаем сейчас, с теперешним началом — отъездом героя (на этом этапе — Оленина) из Москвы, оттеснившим главу «Кордон» (вариант 15 ю казаках в секрете и убийстве абрека молодым казаком, здесь впервые названным Лукашкой), являвшуюся в конце 1858 г. началом повести.
В 1862 г. Толстой вынужден был из-за стеснённых денежных обстоятельств отдать своё произведение в «Русский вестник», и в течение этого года он спешно отделал материал первой части, оставив недоработанным рассчитанный на три части роман. Некоторое представление о второй и третьей части романа дают сохранившиеся продолжения повести.
На последней копии Толстой сначала надписал: «Молодость. Кавказ, 1853 г.», объединяя, таким образом, повесть со своей автобиографической трилогией; но это заглавие он зачеркнул и проставил утвердившееся в рукописях повести конца 1857 1858 гг. заглавие «Казаки». Написанное было: «попытка романа» — он также зачеркнул и приписал к заглавию: «Кавказская повесть, 1852 г.».
Таким образом, повесть, создававшаяся с перерывами более десятилетия, с основными приступами к работе в конце 1852
1853 гг., 1857—1858 гг. и 1862 г., особенно интенсивно писалась в 1857—1858 гг., в период демократического подъёма в России, что наложило несомненный отпечаток на идею повести.
II
Повесть «Казаки» — это повесть о красоте естественной, трудовой жизни на земле, о нравственной высоте русского народа. Мысль о превосходстве народа, его сознания, его трудовой морали* над моральным ничтожеством и опустошённостью дворянства является главной идеей повести.
В этой связи должна быть отброшена глубоко порочная, антиисторическая точка зрения на повесть «Казаки» как произведение, претворяющее идеи Руссо о преимуществе дикого состояния перед цивилизацией и ненужности прогресса. Эта унаследованная от буржуазно-дворянского литературоведения точка зрения, отрывающая повесть от основ русской жизни, от демократического движения эпохи, получила распространение и в советском литературоведении и нашла отражение как в школьных программах, так и в учебниках, хотя им$ Руссо в них и не названо.
В центре внимания Толстого не протест против культуры, а противопоставление исконной жизнеутверждающей силы народа, «нашего поильца и кормильца», слабости и никчёмности дворянства, проблема превосходства народа и необходимости сближения с ним.
Воспевание русского народного характера в «Казаках», подчёркивание великой моральной силы русского народа, его национальной самобытности, его патриотизма, гражданской и воинской доблести было своеобразным ответом как славянофилам, усматривавшим основные черты русского человека в «терпении, простоте и смирении», так и «западникам», видевшим в крестьянстве «силы полудикие», неспособные к деятельности «самостоятельной и разумной»2. Однако Толстой не разделял ни славянофильских упований на крестьянскую общину, ни ориентации на западноевропейское капиталистическое хищничество либералов-западников. Вместе с этим он был чужд и стремлений революционных демократов к крестьянской революции.
В поисках положительного идеала народной жизни Толстой, принимавший деятельное участие в спорах о крестьянской общине как форме общественного быта и землеустройства в России, обращается к казацкой общине, в которой он, не замечая её внутренних противоречий, видит классовый мир и гармонию с природой. Идея «Казаков» в значительной мере связывалась Толстым с идеалом «вольной земли», якобы осуществлённым в казацкой общине. Отсюда некоторая идеализация в повести казацкой общины, хотя и не знавшей крепостного права, но всё же бывшей порождением того же помещичьего государства.
Однако эта идеализация, более заметная в подготовительных вариантах, не является определяющей для повести, в которой особенности художественного метода Толстого — жизненный реализм, сочетание тонкой наблюдательности с глубоким знанием предмета — сказались с исключительной силой.
Повышенный интерес к истории родной земли, и в частности к быту, истории и этнографии казачества, повлёк за собой изучение Толстым очерков по военной истории Кавказа («Записки об Аварской экспедиции» Я. Костенецкого и др.), исторических трудов Карамзина, Устрялова и других, собирание им казацких преданий и песен. По свидетельству современников, Толстой писал в 1862 г. о Кавказе, обложившись книгами.
Критическое освоение исторической и этнографической литературы о Кавказе Толстой обогатил обширным запасом собственных наблюдений и создал верный исторической действительности очерк жизни гребенского казачества, любовно описал «этот чисто русский народец, закинутый между полудикими магометанскими племенами, с совершенно русскими, старинно-русскими нравами и обычаями».
Следует особо отметить фольклорную основу повести. Толстой записывал исторические предания и собирал песни казаков. Первоначальный замысел повести под названием «Беглец» напоминает известную Толстому "казацкую народную песню, говорившую «про старинного джигита-казака, который ушёл в далёкие горы и тужит по своей родине и по своей душеньке, которая за другого вышла замуж». Толстой насытил этот сюжет социальным содержанием, сделав причиной бегства казака кровавое столкновение его с офицером.
Специальному рассмотрению подлежит историческая основа повести, в частности осмысление Толстым событий Кавказской войны.
До недавнего времени, как известно, в нашей исторической науке была распространена ошибочная, антиисторическая концепция, искажавшая характер Кавказской войны и движение Шамиля, трактовавшая реакционный мюридизм как прогрессивное национально-освободительное движение. Эта идейно-порочная концепция нашла отражение и в работах некоторых литературоведов, ошибочно приписавших Толстому «сочувствие» мюридизму, «поэтизацию» Шамиля и т. д.
Глубокий интерес Толстого к жизни родины и к историческим судьбам русского народа обострил его внимание к событиям Кавказской войны, в центре которых он находился.
Верное осмысление кавказских событий определило новое отношение Толстого к кавказской теме в русской литературе. Толстой даёт правдивое, реалистическое изображение кавказской войны, взаимоотношений русских казаков с народностями Кавказа, как к тому деятельно призывал в это время «Современник».
Образы, близкие действительности, обыденные фигуры вои-нов-казаков вытесняют образы бесшабашных удальцов и экзотические фигуры горцев современной Толстому низкопробной кавказской беллетристики. Пошлым романтическим штампам Толстой противопоставляет реальных, кажущихся прозаичными людей, и они-то, по его мнению, «прекрасны, сильны, свободны». «Никаких здесь нет... Амалат-беков, героев и злодеев», но есть «изнурённое храброе кавказское воинство» и несущие срою службу казаки, есть набеги «незамирённых» чеченцев и тяжёлый ратный труд «товарищества храбрых кавказцев», походы, кордонная служба, тревоги.
В этом противопоставлении, способствовавшем правильной трактовке событий на Кавказе, — прогрессивное значение «Казаков».
Борьба с Шамилем, участником которой явился Толстой, воспринималась русскими войсками как патриотический долг. Для местного русского населения на Тереке она являлась одновременно и борьбой за существование, поскольку поощряемые англотурецким империализмом набеги, опустошали русские селения. Вникая в смысл происходящей борьбы, Толстой приходит к убеждению, что справедливость на стороне русских воинов и местного казачества, поскольку они защищают свои земли от набегов и ведут борьбу за исторически правое дело.
«Кто станет сомневаться, — писал он в одном из черновых вариантов «Набега», — что в войне русских с горцами справедливость, вытекающая из чувства самосохранения, на нашей стороне!»
Но вместе с тем Толстой был убеждён, что между горцами и русскими нет повода для братоубийственной вражды. Так же, как и кавказские рассказы Толстого, «Казаки» пронизаны мыслью о возможности дружбы народов России и Кавказа.
«Живя между чеченцами, — пишет Толстой, — казаки перероднились с ними и усвоили себе обычаи, образ жизни и нравы горцев; но удержали и там, во всей прежней чистоте, русский язык и старую веру».
Идею добрососедских отношений отстаивают в повести и герои Толстого. «И зачем она война есть? — вопрошает Брошка в одном из черновых вариантов «Казаков». — То ли бы дело, жили бы смирно, тихо, как наши старики сказывали. Ты к ним приезжай, они к тебе. Так рядком, честно да лестно и жили бы».
О мирном присоединении Кавказа мечтает и Оленин в одном из подготовительных вариантов повести.
И сам писатель фиксирует внимание читателя не на событиях войны, а на показе всего строя жизни казака, который, говоря словами Добролюбова, «столько же воин, сколько и земледелец»1. Указывая, что в условиях войны боевые действия занимают большое место в жизни казаков, Толстой подчёркивает, что «средства жизни казаков составляют виноградные и фруктовые сады, бахчи с арбузами и тыквами, рыбная ловля, охота, посевы кукурузы и проса». Быт казаков, по Толстому, это не только стычки с горцами, увод коней, служба в дозорах, но и мирная крестьянская жизнь во всех её гуманных и человечных проявлениях. И поэтому вместо развёрнутых картин войны Толстой рисует лишь один-два драматических военных эпизода, нужных ему для воспроизведения исторического колорита эпохи. Основным же содержанием повести он делает мирный быт казаков.
III
«Казаки» являют собой классический пример изображения жизненных типических образов в типических обстоятельствах. В сложной обстановке, странного и поэтического, по определению Толстого, сочетания войны и свободы действуют народные персонажи повести, составляющие тесно спаянный, здоровый, трудовой круг людей, полных физического и нравственного обаяния. На первом плане — наделённые большой притягательной силой жизненные, типические образы Брошки, Лукашки и Марьянки, воплощающие в себе лучшие черты и специфические особенности старого и молодого поколения казачества. В свете яркой, сочувственной обрисовки их автором становится вполне естественным и оправданным тяготение к ним дворянского интеллигента, представителя господствующего класса, осознавшего необходимость сближения с народом.
Образ Брошки был создан Толстым на основе длительного общения со старогладковским казаком Епишкой, постоянным его собеседником и спутником на охоте. Внешний облик и характер старика, его шутки и рассуждения, факты его биографии — явились реальной основой для создания обобщённого высокохудожественного образа старого казака. В лице Брошки представлено старое поколение казйков, сложившееся в определённых конкретно исторических и социальных условиях. «Трудно встретить человека более старинного характера, особенно речь его», — характеризует Епишку автор. «Нынче уж и казаков таких нету»,— сам о себе говорит Брошка. Рассказы Брошки о традициях, быте и нравах гребенцев соединяют в себе живую историю, фольклор и этнографию казачества. Старинные русские обычаи встают как живые в его красноречивой передаче, хватают за душу старинные казацкие и горские песни в его исполнении.
Брошка — представитель вольного казачества, не знавшего рабской приниженности, человек жизнедеятельный, жизнерадостный. «Всё Бог сделал на радость человеку», — развивает он перед Оленинйм философию жизнеутверждения. Его оптимизм основывается не на покорности судьбе, как у Платона Каратаева, а на непоколебимой вере в жизнь. Именно на здоровом мироощущении Брошки сосредоточивает внимание автор, перемежая рассказы старика о занимательных его похождениях философскими рассуждениями.
В лице Брошки простой человек поднимается до проповеди высокой гуманности, уважения и любви к людям без различия веры и состояния, сословных и национальных ограничений. «Я бывало со всеми кунак: татарин — татарин, армяшка — ар-мяшка; солдат — солдат, офицер — офицер». «А по-моему хоть ты и солдат, а всё человек, тоже душу в себе имеешь». В каждом человеке Брошка усматривает лучшие, благороднейшие его стороны: Марьяна для него «красавица», «девка важная», Лу-кашка — «молодец малый», Оленин — «человек хорош». «Джигита убил», — говорит он с сожалением при виде убитого Лу-кашкой чеченца (курсив мой. — Р. 3.). Вражда русских и чеченцев, которые, по его здравому суждению, могли бы жить в мире и согласии, печалит его. «Он чеченца убил; то-то и радуется. И чему радуется? Дурак, дурак!» — говорит он о Лукашке, хотя реально сложившиеся военные условия заставляют его в то же время одобрительно рекомендовать Оленину Лукашку как джигита, который абрека убил и крест выслужит, и советовать тому же Лукашке не доверять кунаку-чеченцу: «Верить — верь, а без ружья спать не ложись».
Житейский опыт, природный ум и непосредственность чувства помогают ему решить важнейшие жизненные вопросы, подняться над уровнем и понятиями своей среды, выработать свободные и широкие воззрения на мир. Он воплощает в себе народную мудрость, присущую народу силу духа и богатство мысли. Оленина поражает выразительное, умное лицо казака. Толстой показывает его незаурядное умственное и нравственное развитие, способность к самоуглублению и философским обобщениям. Философия Брошки представляет собой не абстрактные умозрения, а трезвый, практический взгляд на вещи. Это человек дела, практических знаний. Его чисто народное знание всего жизненно необходимого, полезного противопоставлено неприспособленности господствующих классов. «Я тебя всему научу», — говорит он Оленину. И действительно, он знает и местных людей, и местную природу, и все роды занятий своей среды. Он искренне удивлялся, почему люди, подобные Оленину, «ничего не знают, а все учёные».
В Брошке поражает широта и размах его натуры. Рассудочность уживается в нём с эмоциональностью и непосредственностью. «Дядя Брошка, всю жизнь свою увлекавшийся, всегда практически объяснял свои побуждения», — говорит о нём автор. Стремление к разудалой жизни у Брошки соединяется с высоконравственными требованиями к окружающим; с жаждой подвигов он соединяет любовь и сострадание к людям; со страстным увлечением охотой — любовь к животным. Он не терпит прозябания, с презрением отзывается о молодых казаках, утративших казацкую удаль, готов, забыв свои годы, джигитовать вместе с Лукашкой. «Ты думаешь, я засох! Нет, я не засох», — говорит он Лукашке. Носителя дворянской культуры Оленина, чувствующего «свою слабость, свою изломанность», привлекает в старике, олицетворяющем собой народную силу и душевную мощь, цельность его натурь), его оптимистический взгляд на мир, любовное отношение к человеку и горячая любовь к природе.
Брошка противопоставляет жизнеутверждающие законы природы несправедливым человеконенавистническим законам общества. Слова «уставщиков», сеющих национальную рознь, по его мнению, «одна фальчь». Брошка является не изолированной от социальной действительности личностью, живущей на лоне природы без всяких гражданских, национальных и общественных связей, а яркой социальной личностью, воззрения которой определены её социальным бытием, общественным положением. Толстой рисует Брошку человеком труда, действия, у него «трудовые морщины», могучие, «корявые руки». Даже любовь Брошки к природе, слитность с ней связаны с действенным к ней отношением. Охота для Брошки — естественная форма труда, а не «баловство», как, например, для Оленина. Брошка не только любит природу и тонко чувствует её силу и красоту, но и знает её. Он чувствует удовлетворение собой «на охоте в лесу, где он питался по суткам одним куском хлеба и ничего не пил, кроме воды». После удачной охоты лицо его сияет счастьем и гордостью от сознания своей полезности. Брошка воспринимает труд как естественное условие своего существования и смотрит на мир глазами человека из народа. Он осуждает засилье богатых, несправедливость власть имущих, судебное крючкотворство (см., например, его суждения о богаче-хорунжем, оттягавшем у брата сад, или воспоминания о том, как он, поспорив с сотником, не вышел в хорунжие), но в то же время в нём казачья гордость и независимость уживаются с житейским опытом, осторожностью и лукавой хитрецой. Лукашке он советует не перечить уряднику, чтобы не испортить себе служебного положения, желает ему «крест выслужить». Эти противоречивые черты мировоззрения представителя старинного казачества были воспитаны самой жизнью, теми условиями, в которые было поставлено казачество.
Жизненность и яркость образа Брошки достигнуты Толстым многообразной системой художественных средств, соединяющей в себе и прямую авторскую характеристику (начало главы XVI), и оценку героя окружающими, и автохарактеристику его, и обрисовку внешнего вида и психического склада, и показ домашней обстановки, поведения на охоте, и индивидуализацию его речи, и демонстрацию его живописной манеры изложения.
Всё вместе взятое создаёт выпуклый образ. Как и в отношении персонажей «Войны и мира», Толстой подчёркивает в казаке родовую отличительную черту, которая в одно и то же время и индивидуализирует образ, и связывает его с целым семейным гнездом. В данном случае это мощь дяди Брошки, представителя казацкого рода, получившего прозвище Широкого. Рядом зрительных и слуховых эпитетов автор то и дело отмечает «громадность и силу сложения» казака, его «огромный рост», «сильные члены», «широкие плечи и грудь», «широкую», «здоровенную спину», «бочковатость мышц», «красное широкое лицо», «толстую шею..., как у быка, покрытую клетчатыми складками», «сильные ноги», «толстые руки», «толстые пальцы» и т. д.; его голос характеризуется как «звучный», «густой», «оглушающий», как «заливистый», гудящий бас. Впечатление мощи усиливается живописными деталями его одежды и охотничьего снаряжения, сопровождающим его сильным, смешанным запахом вина и пороха.
Сила его духа, широта и размах его натуры ярче всего раскрываются в его рассуждениях и рассказах, в образной его речи (см. например, рассказы Брошки про его «золотое времечко», когда он «по всему полку гремел», о его молодецких похождениях, об охоте; его воспоминания, «как в старину гуляли», как в него казак из пистолета угодил, и прочее).
Брошка говорит «старинным» русским языком, соответствующим его образу мыслей и психическому складу и в то же время характерным для казачества, сохранившего, по определению Толстого, в чистоте русскую речь. «Здравствуй, добрый человек», — говорит он Оленину. «В лесу три курочки замордовал. Али ты не видывал?»
Речь Брошки эмоциональна и выразительна. В противоположность псевдонародным персонажам повестей Авдеева, Потехина и др., Брошка говорит полнокровным народным языком. Его речь составляют типичные для народного языка понятные короткие предложения, которым обилие глаголов, вопросов и восклицаний придаёт особенную динамичность («Я сяду, отец мой, я устал. Карга?» — говорит он Оленину; «Ты говоришь: праздник! Это что за праздник! Ты бы посмотрел, как в старину гуляли!» «Кто это стрелил?.. Не люблю! ох, не люблю!»). Наличие народных слов: «баба», «девки», «зыбка», «хата», «дубьё», «куды», «не» (вместо «нет») и т. д. придают его речи живой колорит и самобытность («Каждая баба как княгина была. Бывало выйдут, табун целый, заиграют песни, так стон стоит... а девки дубьё возьмут»). Казацкие термины («дедука», «нянюка», «флинта» и др.), характерные искажения слов: «дохтур», «стрелил», «докажу» (доскажу) и др. усиливают самобытный характер его речи. Свойственные народной речи уменьшительные суффиксы («зорька», «звёздочки», «местечко» и др.), пословичность («куда придёт, там и дом»; «и сыт и пьян»; «не будет тебе ни замка, ни Закладки»), насыщенность фольклором (заговорами, песнями, приметами и т. д.) придают его речи поэтический колорит. Любовь его к песням, из которых наиболее трогательные вызывают у него слёзы, и мастерское их исполнение показывают, какой родник поэзии кроется в душе этого простого человека, выходца юз народа.
IV
При создании типа молодого казака Толстой также стремился к наиболее объективному раскрытию социальной сущности казачества. Отсюда ряд изменений облика героя в ранних редакциях.
В окончательной редакции облик молодого казака чужд обыдённости и неприглядности ранних вариантов, а также чрезмерной изысканности и красивости промежуточных набросков. В последней редакции это — удалец-казак с твёрдым и мужественным характером, облик и всё сложение которого выражают большую физическую и нравственную силу и красоту, заключающуюся не в правильности черт лица, а в свойственной казакам молодцеватости. «Порознь черты лица его были нехороши, но, взглянув сразу на его статное сложение и чернобровое умное лицо, всякий невольно сказал бы: «молодец малый!». По его воинственной и гордой осанке сразу видно, что это — казак и что он знает себе цену не ниже настоящей». Лукашка у Толстого — типичный образ молодого казака тех лет с присущими последнему характерными чертами: ярко выраженным чувством собственного достоинства, f воинственностью и мужеством, энергией и жизнерадостностью, ясным умом и способностью ориентироваться в трудных условиях. О типичности этого образа хорошо выразился старогладков-ский казак Синюхаев: «Да ведь тогда все у нас такие, как Лукашка, были, — все такие джигиты»1 2.
Автор показывает духовное родство Лукашки и Ерошки, носителя лучших черт старинного казачества, от которого Лука перенимает многие молодецкие приёмы. Но он именно представитель молодого поколения; его отличает собранность мыслей и степенность речи, трезвость взглядов, твёрдая убеждённость в правоте своего воинского дела — охраны границ. Лукашка — племянник старика, он из тех же Широких, что и Брошка. Автор отмечает в нём их общие родовые черты: «широкое выражение лица», «широкую спину», «широкие скулы и шею», а в одном из подготовительных вариантов «широкую кость его сложения».
Не ограничиваясь развёрнутой характеристикой казака в VI главе, автор в разных местах повести отмечает его «высокий рост», «белое, здоровое тело», «большие руки», «резкий, повелительный голос», что усиливает первое впечатление. Он одушевляет портрет своего героя показом его бодрости, силы его движений, сдержанной оживлённости и энергии, весёлого выражения лица «красивого казака». Читатель то и дело видит его смеющиеся, «блестящие чёрные глаза», лицо, сияющее удалью и радостью, слышит «сильный резкий голос» песельника, с верным поэтическим чувством передающего лучшие удалые русские песни.
Портретные зарисовки Лукашки автор даёт в типичных для казака положениях, например на сторожевой вышке или верхом на лошади. И отражённый в портрете психологический его облик также дан в типичных для казака отправлениях воинских обязанностей: на кордоне, в засаде, в момент тревоги. Действия его в секрете и при поимке абреков обнаруживают его удаль, заложенную в нём любовь к воинскому делу, выдержку, смелость и находчивость. «Спокойствие и торжественность» в первую минуту опасности сменяются в нём отчаянной решимостью и храбростью в схватке. Из тесных рамок кордонной службы Лукашка рвётся в бой. «А сходил бы в поход! Так мне хочется, так мне хочется...», — делится он с Олениным.
Толстой подчёркивает внутреннюю цельность казака. Ему чужда разъедающая рефлексия, столь характерная для Оленина. Он, например, не думает о грозящей опасности, идя ночью по лесу. О том, что его могут убить, ему и в голову не приходит. Образ Лукашки дан Толстым в движении. Писатель показывает нарастание в нём удали, воинского опыта, превращение его из «ма- i лолетка» в главаря казаков. В деле с абреками он невольно становится начальником отряда станичников, которые Чувствуют его превосходство и внимательно прислушиваются к его словам, не обращая внимания на присутствие молодого хорунжего и Оленина.
Лукашка неотделим от трудовой народной среды. Толстой рисует его человеком труда, действия. «Всякая работа,. крупная и мелкая, спорились в руках Лукашки». «Ловок» он и на охоте. Лу-кашке так же, как и Брошке, свойственен народный, практический взгляд на вещи. Лукашка не понимает, зачем Оленин уехал из дома, где жил так богато. Сам он «и так никуда бы не уехал». Он любит свою станицу, свой родной быт. «Хорошо у нас жить?» — спрашивал он Оленина.
Речь Лукашки кратка и выразительна. Как и Брошка, он говорит «хорошим русским языком», ясными, понятными предложениями, в которых общерусские простонародные слова («торбы», «бают», «намедни», «обротали» и др.) перемежаются с казацкими терминами («малолеток», «монет», «душенька» и т. д.). Общерусский характер его речи не нарушают, а лишь локализуют восточные слова: «мюрид», «аул», «буза», «пилав» и др. Простонародный колорит и вместе с тем индивидуальный характер придают его речи неправильности в произношении ряда слов: «во», «вона», «эка», «пра», «хошь», «скучился» (соскучился), «пытал» (пробовал), «кажет» (кажется), «постановили» (поставили) и др.
«Ты к верхнему протоку сходи, там табун важный ходит. Я не вру, пра! Намеднись наш казак одного стрелил», — говорит он Брошке, употребляя ходовое в станице слово «важный» в смысле «хороший», казацкое «стрелил» вместо «застрелил», общерусские слова «табун», «намеднись» и характерное своё словечко,«пра» вместо «право».
С разными людьми Лукашка говорит по-разному: задиристо с дядей Брошкой («Да что, дядя, разве от этого тебя не убили? Може так»); рассудительно с Олениным («Ну, коли не хвастаете, что дома житьё у вас такое, я из дома никуда бы не уехал»); повелительно с матерью («А что, матушка, я тебе говорил торбы починить: починила, что ль?»).
Разговор его с Марьяной исполнен целой гаммы чувств: речь его с ней то ласковая и нежная («Право... Что я тебе сказать хотел, — ей-богу! Приходи, Машенька»), то убеждающая («Ты не смейся надо мной, Марьяна! Ей-Богу! Что ж, что у меня душенька есть? А чорт её возьми! Только слово скажи, уж так любить буду — что хошь, то и сделаю»), то злобная («Да и что всё ждать, да ждать!»), то угрожающая («Помни ж!»).
V
Героиня «Казаков» Марьяна принадлежит к числу самых ярких и пленительных образов в русской литературе. Красота и естественность казачки, её физическое и душевное здоровье, трудолюбие и жизнерадостность противопоставлены в повести фальши и лицемерию скучающих салонных женщин с их фальшивыми буклями и «спрятанными и изуродованными слабыми членами».
Смелой кистью великий художник возводит в идеал правды и красоты простую женщину — казачку. Марьяна по-своему так же обаятельна, как непосредственная, жизнерадостная и одарённая «барышня-графинюшка» Наташа Ростова.
Толстой не скупится на эпитеты, возвышающие его героиню, «величавую женщину в той первобытной красоте, в которой должна была выйти первая женщина из рук своего Творца». Он рисует её «величавую осанку»: она «величественно хороша», «чистая, неприступная, величавая». Эту величавость, подчёркивает он, придаёт ей здоровая трудовая жизнь на лоне природы. Труд — родная стихия Марьяны. Сельская работа для неё — не постылая и тяжёлая обязанность, а первое условие её существования, сделавшее её такой могучей, здоровой и прекрасной. «Весёлой и не усталой» выглядит она в самую горячую пору уборки винограда.
Гордой и весёлой, мужественной и нежной, глубоко обаятельной выступает Марьяна в повести. Если глаза Лукашки говорили: «Видали молодца?», то взгляд Марьяны, казалось, говорил: «Какова я красавица!». «Королева девка», — характеризует её Брошка.
Особенно подчёркивается гордость и неприступность Марьяны контрастом с хорошенькой, маленькой, пухленькой Устенькой, вечно смеющейся и болтающей.
Красота Марьяны — красота здоровой женщины из народа, сильной, могучей и прекрасной. Автор рисует «мужественный стройный стан», «могучее девственное тело красавицы», «сильные», «стройные» ноги, «щеголеватую, молодецкую походку», «прекрасные», «глубокие чёрные глаза», то «отенённые», то «блестящие», её «светлый счастливый смех». Она «гордою и весёлою царицей» кажется между другими. При всём том Марьянка — не идеальное, а живое, характерное лицо. «Черты её Лица могли показаться слишком мужественными и почти грубыми, — писал автор, — ежели бы не этот большой стройный рост и могучая грудь и плечи и, главное, ежели бы не это строгое и вместе нежное выражение длинных чёрных глаз, окружённых тёмною тенью под чёрными бровями, и ласковое выражение рта и улыбки».
В окончательной редакции живой и пластичный образ Марьяны, так же как и образ Лукашки, не нарисован сразу, одной портретной зарисовкой. Читатель постигает его постепенно. В каждой новой сцене автор добавляет несколько характерных деталей, дающих представление об образе в целом. Эти отдельные портретные зарисовки и психологические характеристики героини, рассеянные в разных местах повести, сливаясь воедино, вырисовывают всё её существо красочно и рельефно.
Знакомя вначале читателя с Марьяной — стройной красавицей, бросающейся «со всех резвых ног» загонять скотину во двор, автор сразу даёт понять, что это — типичная казачка, «работница-девка», любящая труд, расторопная и ловкая в работе. Следующая сцена — сцена встречи Марьяны с Олениным — раскрывает новые стороны её облика. Читатель вместе с Олениным видит «высокую и стройную фигуру молодой казачки»; его так же, как и Оленина, поражает «твёрдая, молодая походка, дикий взгляд блестящих глаз... и стройность сильного сложения красавицы», Марьяна закрывает лицо рукавом и смотрит на Оленина «с детским ужасом и диким любопытством», а затем, оправившись, быстро, постукивая босыми ногами, пробегает мимо него, и читатель благодаря этим деталям чувствует дикую грацию, своенравие и порывистость казачки. «Девственною силой и здоровьем» веет от неё и в сцене на «балу», и во время сбора винограда, и когда она лепит кизяки по забору, то заходя в сырую утреннюю тень, то блистая на солнце яркой одеждой. Читатель вместе с Олениным не может оторвать глаз от этой картины, и вся сцена звучит гимном труду и красоте, воплощённым в облике Марьяны.
Толстой, вскрывая «диалектику души» своей героини, показывает разные, подчас противоречивые, её душевные состояния. Но это не нарушает цельности образа, — Марьяна всё время остаётся сама собой.
Испуганно отпрянувшая от Оленина в первый момент его появления, Марьяна через несколько часов уже не пробегает, а проходит мимо окна офицера, «ровно и сильно размахивая руками... тою особенною щеголеватою, молодецкою походкой, которою ходят казачки». Эта её походка и то, что она даже не поворотила головы на слова Брошки, а «только медленно повела на старика своими чёрными, отенёнными глазами», говорит уже не о стыдливости, дикости и резвости казачки, а о её гордости, сознании своей красоты и своего достоинства.
Манеру Марьяны медленно поднимать глаза и Лечат не сразу, её редкую улыбку автор отмечает в нескольких сценах (на завалинке, на «балу» у У стеньки др.), усиливая тем впечатление величавости, гордого сознания своего превосходства, которое производит Марьяна на окружающих, всецело подпадающих под обаяние её все покоряющей красоты.
Марьяна молчит или отвечает не сразу отнюдь не из-за недостатка соображения. Разговор её с Ванюшей в клети и Лукашкой у забора свидетельствует о её здравом, подчас насмешливом уме, о присущем ей весёлом юморе.
Марьяна порывиста или спокойна, проста или величава, важна или насмешлива, строга или весела в зависимости от обстановки, и потому все эти переходы из одного состояния в другое кажутся естественными и закономерными и не нарушают цельности впечатления от образа девушки. Её характер, мысли, чувства и настроения как в зеркале отражаются в её движениях, взглядах, выражении лица, голосе и жестах. Физический и нравственный облик Марьяны слиты в одно гармоническое целое.
По тому, как она ласково смотрит на Лукашку или порывисто прижимает к себе, именуя его «братцем», видно без всяких пояснений автора, что она любит молодого казака. Но вот она отрицательно качает головой в ответ на его нашёптывания, и мы чувствуем, что она ласкова и тверда в одно и то же время, что любит она серьёзно и сдержанно, не поступаясь своими строгими нравственными правилами. Она вырывается из объятий Лукашки со словами: «... а ты к своей душеньке поди», и за этим кроется и её уверенность в любви к себе казака, и скрытая, гордая, не унижающаяся до упрёков ревность. Твёрдый душевный закал её сказывается на свидании в том, как она спокойно.выслушивает Лукашку, хотя по изломанной ею на мелкие куски хворостине можно догадаться о её внутреннем волнении, и в том, как она, не вырывая своих рук из рук Лукашки, отдаляет от себя возлюбленного и со спокойным выражением лица и голоса отвечает ему, что замуж пойдёт, а глупости не сделает. То, что-это спокойствие объясняется не холодным бесстрастием, а- твёрдостью правил и сдержанностью, красноречиво доказывает последовавший затем страстный порыв Марьяны.
Под величавой красивой внешностью казачки скрывается богатый внутренний мир. При всей своей непосредственности и простоте она — натура своеобразная и глубокая. В повести отмечена и сила характера, и самостоятельность мысли, и способность к сильному чувству, и нравственная чистота, и глубокое чувство человеческого достоинства, присущие ей.
Твёрдость и строгость её нрава ощущают"все окружающие: И Устенька, называющая её «корявой», и Ергушов, шутливо обнимающий всех женщин на завалинке, за исключением Марьяны, и Назарка, говорящий о ней Лукашке: «Да вот сунься-ка!», и сам Лукашка, безуспешно Пытающийся подчинить себе эту неподатливую натуру («Ишь, хорунжиха! — и не пошутит, чорт!»), и Оленин, испытывающий по отношению к казачке уважение и страх. «Почему-то он боялся Марьянки и ни за что бы не решился сказать ей слово шуточной любви», — пишет автор. «Что хошь, то и сделаю», «что ты велишь, то и сделаю» — почти одинаково признаются ей в своей покорности простой казак Лу-кашка и дворянин-интеллигент Оленин. Это усиленное подчёркивание силы воздействия, производимого молодой казачкой, гораздо ярче оттеняет её облик, чем статичное описание её женщи-ной-царицей, в которой есть что-то «повелительно-прекрасное» (в редакции 1858 г.). О своей твёрдости она говорит сама: «Я раз слово сказала, и будет! Твёрдо, как камень». ^
Она держит себя независимо и гордо с Лукашкой («Пускай к другим ходит», — гордо отвечает она Устеньке, пугающей её неверностью казака), насмешливо и неприступно с Олециным («Ничего тебе не будет!»; «Разве господа на мамуках женятся? Иди!»).
Марьяна — натура скрытная, сдержанная, целомудренночистая. Все её интересы и стремления связаны с трудом и семьёй. Она совсем не разделяет мнения Устеньки, что на девичьей воле нужно гулять, а замужем «и в мысль радость не пойдёт, дети пойдут, да работа». «Что ж, другим и замужем жить хорошо. Всё равно!» — спокойно отвечает Марьяна, отстаивая-свой глубокий и серьёзный взгляд на женское счастье. Недолговременная её благосклонность к Оленину именно вызвана новым для неё возвышенным взглядом Оленина на неё как на женщину и человека.
Марьяна равнодушна к богатству Оленина, ей чужды мелкие, корыстные побуждения Устеньки. Прислушиваться к словам Оленина заставляет её жажда духовного развития. Её неразвитому, но пытливому сознанию нужна духовная пища, и она «слушает всем существом своим, когда он говорил» «о казачьих делах, о соседях, о России», задумывается над его желанием опроститься. «Она привыкла к нему, поняла его речи и ей лестно стало, что он её любит», — разъяснял Толстой в одном из конспектов повести 1857 г. Почтительное отношение Оленина к Марьяне, в отличие от грубого отношения к ней Лукашки, нравилось гордой и ревнивой девушке, и она даже допускала мысль о возможности её сближения с офицером. «Смотри, тогда других баб не люби! Я на это сердитая», — говорила она Оленину. Однако её обещание выйти замуж за него звучит несерьёзно, полушутливо. Он для неё всё же остаётся барином, человеком «белой кости».
Героический подвиг Лукашки, так трагически закончившийся, подняв казака на большую моральную высоту, восстанавливает нарушенное равновесие. Чувство истинной любви к родному ей по духу и складу человеку вспыхивает в Марьяне с новой силой, и она с отвращением и злобой отворачивается от офицера, чуждого интересам станицы.
Речь Марьяны, немногословная и выразительная, отражает её твёрдый и определённый взгляд на вещи. Она насмешлива и остра в весёлые минуты («Ну, что сказать хотел, полуночник?»; «Легко ли! Какой буйвол разъелся, а жениться молод!»), спокойна и рассудительна во время серьёзного разговора («Ты не куражься, Лукашка, а слушай ты мои слова», — говорит Марьяна, не изменяя спокойного выражения лида и голоса. — «Известно, я девка, а ты меня слушай»).
В речи Марьяны отражена и присущая ей эмоциональность, и порывистость. Сдержанной страстью звучит её ласковое обращение «братец» во время свидания с Лукашкой; грубо и жёстко кричит она Оленину, плача по раненом казаке: «Уйди, постылый!». Грубоватая её лексика в окончательном тексте значительно смягчена по сравнению с первоначальными вариантами*повести. Задумчиво и лирично звучит её рассказ о переживаниях Оленина: «Что он мне раз сказал, постоялец-то, — проговорила она, перекусывая травинку. — Говорит: я бы хотел казаком, Лукашкой быть или твоим братишкой, Лазуткой. К чему это он так сказал?»
В лице Марьяны Толстой создал правдивый, реалистический образ простой русской женщины, поражающей читателя своей внутренней красотой и силой.
Молодая казачка, вместе с Брошкой и Лукашкой, близкими ей по духу и складу, олицетворяет трудовой и поэтический мир станицы в противовес индивидуалисту Оленину, «нелюбимому» и непонятному казакам. В общем идейном замысле повести образ Марьяны играет значительную роль, поскольку он воплощает основную мысль о превосходстве народной жизни над пустой и бесцельной жизнью дворянского общества.
VI
Миру простых людей, спокойных и уравновешенных, противостоит в повести герой-дворянин, неудовлетворённый своим социальным бытием, мучающийся несовершенством своей жизни.
^Типичные черты своего героя Толстой почерпнул из наблюдений над молодыми представителями московского дворянства, над бытом передовых офицеров на Кавказе, а главным образом — из самонаблюдений. В переживаниях Оленина отразились некоторые черты духовного развития самого, автора: владевшее им" чувство вины дворянства перед народом, сознание пустоты дворянского существования, тяготение к народу, горячее стремление приносить пользу людям.
В поисках путей сближения с народом Толстой наделяет своего героя присущими ему самому социально-нравственными исканиями. Это не привело, однако, к субъективизму в изображении героя, так как, во-первых, сам молодой Толстой, с его напряжёнными поисками путей для выхода из тупика общественных отношении, был чрезвычайно яркой социальной фигурой, а во-вторых, Толстой, анализируя свои поступки и переживания, всегда старался выяснить их общественную сущность.
Характеристика Оленина, «молодого человека» в московском обществе, нигде не кончившего курса, нигде не служившего и никогда ничего не делавшего (см. главу II), повторяет автохарактеристику Толстого в дневнике 1850 г. Отзвуками настроений Толстого, известных по его ранним дневникам, является презрение Оленина к «свету», раздумье над тем, во что вложить силу Молодости, его поиски нового идеала, стремление «жить хорошенько». Оленин принадлежит к серии героев Толстого (Ир-теньев, Нехлюдов из «Утра помещика», Пьер Безухов, Левин, Нехлюдов из «Воскресения»), в которых писатель воплотил свою неудовлетворённость окружающим, поиски выхода, тяготение к народу, моральные порывы к самосовершенствованию, интенсивность и глубину мысли. Но Оленин, как и другие герои Толстого, является не только отражением личности автора, а представляет собой яркую индивидуальность, в которой Толстой вместе со своими чертами типизирует черты лучшей части дворянской интеллигенции, осознавшей и осудившей пороки господствующих крепостнических отношений. Оленин — один из самых ярких положительных героев раннего Толстогош всей русской литературы 50—60-х годов. Отказавшись от подчёркнуто прозаического образа офицера Губкова (первая редакция) и образа незаурядного героя, резко отрицающего устои современного общества (предпоследняя редакция), Толстой останавливается на изображении Оленина положительным «молодым человеком 40-х годов», «отличным малым», влечение которого к казакам является не романтическим порывом, а вытекает из критического отношения к окружающей действительности и моральных исканий человека, ищущего общественно-оправданного приложения своих нерастраченных сил.
Народные типы, величавые и сильные, как сама природа, были Толстым изображены с присущим народу сознанием своей гордой силы. Героизация эта явилась результатом художественного изображения правды жизни, пристального изучения художником интересов, быта и психологии народной массы. Толстой в своей повести полностью ответил призыву Добролюбова «проникнуться народным духом, прожить его жизнью, стать вровень с ним, отбросить все предрассудки сословий, книжного учения и пр., прочувствовать всё тем простым чувством, каким обладает народ».
Р. Б. Заборова
Повесть «Казаки» была опубликована в 1863 году. Произведение рассказывает о пребывании молодого юнкера в станице терских казаков. Изначально повесть задумывалась в качестве романа. В начале 1851 года Толстой, будучи в звании юнкера, отправился на Кавказ. Здесь он жил именно той жизнью, какой жил его герой Оленин: общался с местными жителями, много времени проводил на охоте, гулял по окрестностям.
Главные герои романа были теми же, что и в повести. Различия были только в именах. Дмитрий Оленин назывался офицером Ржавским. Лукашка именовался Киркой. Работа над романом продлилась не менее десяти лет. Большая часть материала была подготовлена писателем на Кавказе. Однако работа продолжалась и во время путешествия Толстого по Швейцарии в начале 1860-х. Именно во время этого путешествия главный герой и получил ту фамилию, под которой читатель знает его в повести. Затем Толстой на некоторое время забыл о своём романе.
В начале 1862 года работа возобновилась. Писатель успел продать права на публикацию будущей книги. В это же время Толстой решил отказаться от создания произведения и вернуть уже полученные за него деньги. Однако писателю было отказано в расторжении договора, и Толстой вынужден был превратить свой роман в повесть.
Почти через 100 лет после создания произведения, в 1961 году повесть была экранизирована.
Юнкер Дмитрий Оленин долгое время жил в Москве. Однако со временем пребывание в этом городе ему надоело, и он решил отправиться на Кавказ в поисках новых впечатлений. Дмитрий едет в новую войсковую часть. Прибыв в станицу Новомлинскую, главный герой поселился недалеко от Терека и стал ждать прибытия своего полка.
Природа станицы очень нравится Оленину. Он начинает испытывать отвращение к цивилизации, в которой провёл столько времени. Дмитрий смог полюбить не только природу, но и местных жителей. Казаки непохожи на всех тех людей, с которыми он привык общаться. Главный герой хочет остаться в станице навсегда.
Оленин мечтает жениться на Марьяне, дочери своих хозяев. Девушка ему очень нравится, но он боится с ней заговорить. У Марьяны есть жених – удалой казак Лукашка. Родители девушки уже успели благословить их на брак. Но Оленина это не смущает. Женившись на Марьяне, он сможет остаться в Новомлинской.
Князь Белецкий, прибывший в станицу после главного героя, хорошо известен Оленину. Между мужчинами давно сложились неприязненные отношения. Князь устраивает праздник по случаю своего прибытия. Во время праздника главному герою удалось, наконец, поговорить с Марьяной. Дмитрий уговаривает девушку выйти за него замуж. Оленин хочет также поговорить и с её родителями. Однако разговор так и не успел состояться. Через реку переправились чеченцы, с которыми местные казаки и приезжие военные вынуждены были вступить в бой. Казаки смогли победить, но Лукашка получил тяжёлое ранение. Его ранил один из чеченцев. Неприятель пытался отомстить за смерть своего брата.
Умирающего Лукашку привозят в станицу, а затем посылают за лекарем. Дальнейшая судьба героя остаётся для читателя неизвестной. Узнав о случившемся, Марьяна отказывается от брака с Олениным. Дмитрий понимает, что самым благоразумным для него поступком станет отъезд. Он уезжает из Новомлинской.
Дмитрий Оленин
В главном герое повести нетрудно узнать небезызвестного Печорина или Евгения Онегина. Оба персонажа страдают от скуки и бессмысленности своего бытия. Каждый из них пытается развлечь себя тем или иным способом.
Дмитрий Оленин тоже не может найти себе места. В Москве он от скуки стал участником любовной интриги, что отчасти и вынудило его сменить место жительства. После переезда в станицу главному герою кажется, что он нашёл свою «землю обетованную». Оленину здесь нравится абсолютно всё: и природа, и люди, и обычаи. Дмитрий хочет стать казаком, как жители станицы.
Юнкер возвращается к тому, от чего пытался убежать: он снова в центре любовной интриги. Оленин не пытается найти свободную девушку. Ему непременно хочется «отбить» чужую невесту. Для главного героя это становится своеобразным развлечением. Когда Марьяна даёт понять, что не намерена отвечать на ухаживания Оленина, Дмитрий в очередной раз убегает, оставляя всё то, в чём, как ему казалось, он нашёл свой смысл жизни.
Казачка Марьяна
Образ Марьяны является полной противоположностью образа Оленина. Эта девушка выросла на воле, далеко от цивилизации. Главного героя она привлекла своей естественностью и непохожестью на салонных барышень, в обществе которых ему доводилось проводить время в Москве. Молодая казачка не владеет иностранными языками, не умеет «музицировать» и вести светские беседы. Ей чужды лицемерие и кокетство.
Рассудительность в характере Марьяны
Не имея образования, Марьяна обладает решительным и непреклонным характером, служащим ей жизненным ориентиром. Несмотря на появление более перспективного кавалера, молодая казачка не спешит ответить согласием. Марьяна сомневается: Лукашку она знает всю жизнь, Оленин – чужой человек из незнакомого мира.
Трагедия, произошедшая с женихом девушки, становится для Марьяны «знаком свыше». Будучи религиозной и суеверной, молодая казачка считает, что в произошедшем виновата она сама и человек, пытавшийся её соблазнить.
Главная идея повести
Не имея интереса и смысла жизни, человек обвиняет в этом окружающую его действительность. Однако и после смены обстановки скучающий через некоторое время возвращается в своё исходное состояние, не понимая, что и интерес, и смысл жизнь нужно искать, в первую очередь, в себе самом.
Анализ произведения
Одним из наиболее значимых произведений русской литературы середины XIX века стала повесть «Казаки» Толстого. Краткое содержание этого произведения можно передать в нескольких словах. Но для того, чтобы постигнуть его идею, вероятно, придётся перечитать повесть неоднократно.
Главный герой, находящийся в поисках чего-то, что он и сам не может понять и описать самому себе, становится первым объектом, на который обращает внимание читатель. После переезда Оленина в станицу автор предлагает публике обратить внимание на новые декорации, среди которых оказался его герой. Вместо унылого грязного города перед нами предстаёт нетронутая красота природы. Несмотря на то, что автор напрямую не призывает отказаться от цивилизации, он всеми силами старается доказать превосходство естественных условий жизни над искусственными, созданными человеком, а потому несовершенными.
Повесть раскрывает перед читателем все трудности и волнения, которые встречают молодые люди в период взросления и становления личности.
Обращение Толстого к природе произошло ещё в молодости. Став старше, он укрепил эту связь ещё больше. Великий русский писатель любил простой крестьянский быт, предпочитал элите общество крестьян. Настоящая жизнь, по мнению Толстого, возможна только на лоне природы, вдали от лицемерия светских салонов больших городов. Эта идея нашла своих поклонников среди тех, кто прочитал повесть «Казаки».
Однако нашли и противники единения людей и природы. Некоторые литературные критики полагали, что для современного образованного человека подобные стремления равносильны деградации. Человеку следует всё время идти вперёд, а не оборачиваться назад.