Культура и эмоции. Культурно-историческая обусловленность возникновения предметного поля «телесность 2 культурная и историческая обусловленность эмоций
Я включил в эту книгу всё, что узнал об эмоциях за последние сорок лет и что, по моему убеждению, может помочь человеку улучшить его эмоциональную жизнь. Большая часть написанного мной – но не всё – подкрепляется результатами исследований других ученых, занимающихся изучением эмоций. Особая цель моих собственных исследований состояла в выработке профессионального умения читать и измерять проявления эмоций на лице. Обладая таким умением, я смог бы различать на лицах незнакомцев, друзей и членов семьи те нюансы, которые не замечают большинство людей, и благодаря этому я бы узнавал о них намного больше и вдобавок имел бы время для проверки своих идей с помощью экспериментов. Когда то, что я пишу, основывается на моих собственных наблюдениях, я подчеркиваю этот факт такими словами, как «по моим наблюдениям», «я уверен», «мне кажется…» А когда то, что я пишу, основывается на результатах научных экспериментов, я даю ссылку на конкретных источник, подкрепляющий мои слова.
Значительная часть того, что написано в этой книге, появилось под влиянием результатов моих межкультурных исследований выражений лица. Они навсегда изменили мой взгляд на психологию в целом и на эмоции в частности. Эти результаты, полученные в таких разных странах, как Папуа–Новая Гвинея, США, Япония, Бразилия, Аргентина, Индонезия и бывший Советский Союз, способствовали генерированию моих собственных идей о природе эмоций.
В ходе моих первых научных исследований, проведенных в конце 1950–х гг., я не проявлял вообще никакого интереса к выражениям лица. Все мое внимание было приковано к движениям рук. Мой метод классификации жестов позволял различать невротически и психотически депрессивных пациентов и оценивать, насколько улучшилось их состояние после лечения. В начале 1960–х гг. ещё даже не было метода для непосредственного точного измерения сложных, часто очень быстрых движений лица, которые демонстрировали депрессивные пациенты. Я не имел представления о том, с чего начать, и не предпринял никаких реальных действий в этом направлении. Четверть века спустя, когда я разработал метод измерения движений лица, я вернулся к кинопленкам, на которых были сняты эти пациенты, и сумел сделать важные открытия, описанные в разделе 5.
Я не думаю, что в 1965 г. я перевел бы фокус моих исследований на изучение выражений лица и эмоций, если бы не два благоприятных события. Во–первых, Агентство передовых исследовательских проектов (АРМА) при министерстве обороны США выделило мне грант на исследование невербального поведения в разных культурах. Я не претендовал на получение этого гранта, но в результате разразившегося скандала главный исследовательский проект APRA (фактически служивший прикрытием для поддержки повстанцев в одной из южных стран) был прикрыт и выделенные на него деньги необходимо было потратить где–нибудь за рубежом на проведение исследований, неспособных вызвать никаких подозрений. По счастливому стечению обстоятельств я оказался в нужный момент в кабинете того человека, который должен был потратить эти деньги. Он был женат на уроженке Таиланда и находился под впечатлением от того, насколько отличались ее невербальные коммуникации от тех, которые были привычны ему. По этой причине он хотел, чтобы я выяснил, что в таких коммуникациях является универсальным, а что характерным только для конкретных культур. Поначалу эта перспектива меня не обрадовала, но я решил не отступать и доказать свою способность справиться и с этой задачей.
Я приступил к работе над проектом в полной уверенности в том, что выражения лица и жесты являются результатом социального научения и меняются от культуры к культуре, и так же считали те специалисты, к которым я первоначально обратился за консультацией: Маргарет Мид, Грегори Бейтсон, Эдвард Холл, Рэй Бердвистел и Чарльз Осгуд. Я вспомнил, что Чарльз Дарвин придерживался противоположного мнения, но был настолько уверен в его неправоте, что не дал себе труда прочитать его книгу, посвященную этому вопросу.
Во–вторых, большой удачей оказалась моя встреча с Сильваном Томкинсом. Он только что написал две книги об эмоциях, в которых утверждал, что выражения лица являются врожденными и универсальными для нашего биологического вида, но не имел доказательств в поддержку своих утверждений. Я не думаю, что когда–нибудь прочитал бы его книги или встретился с ним самим, если бы мы оба одновременно не представили в один и тот же научный журнал наши собственные статьи: он - об исследовании лица, а я - об исследовании движений тела.
На меня произвели огромное впечатление глубина и широта мышления Сильвана, но я считал, что он, подобно Дарвину, придерживался ошибочного представления о врожденности, а значит, и универсальности выражений лица. Я был рад тому, что в спор вступил еще один участник и что теперь не только Дарвин, написавший свою работу сто лет тому назад, оппонировал Мид, Бэйтсону, Бердвистелу и Холлу. Дело принимало новый оборот. Возник реальный научный спор между знаменитыми учеными, и я, едва перешагнувший тридцатилетний рубеж, получил возможность, подкрепленную реальным финансированием, попытаться разрешить его раз и навсегда, дав ответ на следующий вопрос: являются ли выражения лица универсальными или же они, подобно языкам, специфичны для каждой конкретной культуры? Перед такой перспективой нельзя было устоять! Меня не волновало, кто окажется прав, хотя я не думал, что прав будет Сильван.
В ходе моего первого исследования я показывал фотографии людям из пяти стран (культур) - Чили, Аргентины, Бразилии, Японии и США - и просил их оценить, какие эмоции отображались каждым выражением лица. Большинство людей в каждой культуре соглашались с тем, что выражения эмоций действительно могут быть универсальными. Кэррол Изард, еще один психолог, которого консультировал Сильван и который работал в других культурах, провел практически тот же эксперимент и получил те же самые результаты. Томкинс ничего не сказал мне об Изарде, а Изарду - обо мне. Сначала мы оба были недовольны тем, что практически одно и то же исследование одновременно выполняли два разных ученых, но для науки было особенно ценно, что два независимых исследователя пришли к одному и тому же выводу. По–видимому, Дарвин был прав.
Но как мы смогли установить, что люди из многих разных культур соглашались по поводу того, какая эмоция показывалась им на снимке, в то время как большое число умных людей придерживались совершенно противоположного мнения? Это были не просто путешественники, утверждавшие, что выражения лиц японцев, или китайцев, или представителей иных культур имеют разные значения. Бердвистел, уважаемый антрополог, специализировавшийся на изучении выражений лица и жестов (протеже Маргарет Мид), писал, что он отверг идеи Дарвина, когда обнаружил, что во многих культурах люди улыбаются, даже чувствуя себя несчастными. Утверждение Бердвистела соответствовало точке зрения, доминировавшей в антропологии культур и по большей части в психологии в целом, согласно которой все имеющее социальную важность должно быть продуктом научения и, таким образом, изменяться от культуры к культуре.
Я примирил наши выводы об универсальности выражений эмоций с утверждениями Бердвистела о различии этих выражений в разных культурах с помощью идеи о правилах отображения
. Эти правила, усваиваемые в результате социального научения и часто изменяющиеся от культуры к культуре, определяют, как следует управлять выражениями лица и кто, когда и кому может показывать свою ту или иную эмоцию. Именно благодаря этим правилам на большинстве публичных спортивных соревнований проигравший не показывает на лице печали или разочарования, которые он в действительности испытывает. Правила отображения воплощаются в типичном приказании родителей: «Убери эту самодовольную улыбку с лица». Такие правила могут требовать, чтобы мы ослабляли, усиливали, полностью скрывали или маскировали выражение той эмоции, которую мы в действительности испытываем.
Я проверил эту формулировку в ряде исследований, которые показали, что японцы и американцы имели одинаковые выражения лица, когда они в одиночку
смотрели фильмы о хирургических операциях и катастрофах, но когда они смотрели те же фильмы в присутствии исследователя, то японцы в большей степени, чем американцы, маскировали выражение негативных эмоций на лице с помощью улыбки. Таким образом, наедине с собой человек показывает врожденные выражения эмоций, а на людях - управляемые выражения. Так как антропологи и большинство путешественников наблюдали именно публичное поведение, то я имел собственные объяснения и доказательства его использования. Напротив, символические жесты, такие как утвердительные или отрицательные покачивания головой или поднятый в знак одобрения большой палец сжатой в кулак руки, безусловно, являются специфическими для данной культуры. В этом Бердвистел, Мид и большинство других исследователей поведения человека были, безусловно, правы, хотя они и заблуждались в отношении выражения эмоций на лице.
Но здесь имелась одна лазейка, и если ее смог увидеть я, то смогли бы увидеть и Мид с Бердвистелом, которые, как мне было известно, искали любой способ поставить под сомнение мои результаты. Все люди, которых приходилось обследовать мне (и Изарду), могли усвоить западную манеру выражения эмоций на лице благодаря виденным им на кино–и телеэкране фильмам с участием Чарли Чаплина и Джона Уэйна. Научение через масс–медиа или контакты с представителями других культур могло объяснить, почему люди из разных культур одинаково оценивали эмоции на показываемых им фотографиях. Мне нужна была визуально изолированная от остального мира культура, представители которой никогда бы не видели ни кинофильмов, ни телепередач, ни журналов, а по возможности, и вообще никаких людей из другого общества. Если бы они оценивали выражения эмоций на показываемых им фотографиях точно так же, как жители Чили, Аргентины, Бразилии, Японии и США, то я бы оказался на коне.
Человеком, познакомившим меня с культурой каменного века, был невропатолог Карлтон Гайдусек, проработавший более десяти лет в самых глухих уголках Новой Гвинеи. Он пытался найти причину странной болезни под названием куру
, которая уничтожила около половины представителей одного из таких малочисленных народов. Люди верили, что эта болезнь была наслана на них злым волшебником. К тому моменту, когда я впервые приехал на остров, Гайдусек уже выяснил, что причиной болезни был вирус замедленного действия с длительным инкубационным периодом. У местных жителей симптомы болезни, вызванной этим вирусом, начинали проявляться спустя несколько лет после заражения (подобным образом действует вирус, вызывающий СПИД). Но Гайдусек еще не знал, каким образом передается этот вирус. (Оказалось, что вирус передавался вследствие привычки к каннибализму. Эти люди не съедали своих врагов, которые погибали в сражении и, как предполагалось, были здоровыми и сильными. Они съедали только своих друзей, умерших от какой–нибудь болезни, в частности от куру. Они ели мясо сырым, и поэтому болезнь распространялась очень быстро. Через несколько лет за открытие медленных вирусов Гайдусек был удостоен Нобелевской премии.)
К счастью, Гайдусек понимал, что культуры каменного века вскоре полностью исчезнут, и поэтому израсходовал более сотни тысяч футов пленки на съемки нескольких фильмов о повседневной жизни представителей двух вымирающих культур. Сам он ни разу не видел своих фильмов: ведь для просмотра всех отснятых им кинопленок потребовалось бы почти шесть недель. Таким было положение дел, когда на сцене появился я.
Обрадованный тем, что хотя бы у кого–то возник научный интерес к его фильмам, Гайдусек предоставил в мое распоряжение отснятые им кинопленки, и мы с моим коллегой Уолли Фризеном потратили на их тщательное изучение целых полгода. Фильмы содержали два очень убедительных доказательства универсальности выражения эмоций на лице. Прежде всего нам ни разу не пришлось увидеть незнакомых выражений. Если бы выражения лица усваивались исключительно посредством научения, то тогда эти полностью изолированные от остального мира люди демонстрировали бы новые выражения, которых мы никогда не видели прежде. Но таких выражений мы не увидели.
Однако по–прежнему сохранялась возможность того, что эти знакомые нам выражения лица сигнализируют о совсем других эмоциях. Но, хотя из фильмов не всегда было понятно, что происходило с человеком до и после того, как у него на лице появлялось какое–то выражение, опрошенные нами местные жители подтвердили правильность наших интерпретаций. Если бы выражения лица сигнализировали о разных эмоциях в разных культурах, то тогда постороннему человеку, абсолютно незнакомому с данной культурой, было бы невозможно правильно интерпретировать увиденные им выражения.
Я пытался думать о том, как Бердвистел и Мид стали бы оспаривать это утверждение. Я представил себе, как они заявляют: «Совершенно не важно, что вы не увидели новых выражений; просто те, которые вы видели, имеют в действительности другой смысл. Вы правильно их отгадали потому, что получили подсказку из социального контекста, в котором они возникли. Вы никогда не видели выражение, которое было бы изолировано от того, что происходило прежде, после или в тот же самый момент. Но если бы вы его увидели, то не смогли бы определить, что оно означает». Чтобы закрыть эту лазейку, я пригласил Сильвана, проживавшего на Восточном побережье, провести неделю в моей лаборатории.
До его приезда мы отредактировали фильмы таким образом, чтобы он мог видеть только сами выражения, вычлененные из их социального контекста, т. е. фактически только лица, снятые крупным планом. Но Сильван не испытал никаких проблем. Каждая из его интерпретаций хорошо соответствовала социальному контексту, которого он не видел. Более того, он в точности знал, как он получал информацию.
Мы с Уолли могли лишь почувствовать, что за эмоциональное сообщение передавалось каждым выражением, но наши оценки носили интуитивный характер; как правило, мы не могли в точности сказать, какое послание направляло лицо, если только на лице не появлялась улыбка. Сильван же уверенно подходил к экрану и точно указывал, какие конкретные движения мышц лица сигнализировали о выражении данной эмоции.
Мы также захотели узнать его общее впечатление об этих двух культурах. Он заявил, что одна группа выглядела вполне дружелюбно. Члены второй группы были по характеру вспыльчивыми, очень подозрительными и имели гомосексуальные наклонности. Такими словами он описал представителей племени анга
. Его оценки хорошо соответствовали тому, что нам рассказывал Гайдусек, работавший с этими людьми. Они периодически атаковали австралийских официальных лиц, пытавшихся основать поблизости государственную овцеводческую ферму. Это племя, по словам его соседей, отличалось крайней подозрительностью. А его мужская половина до вступления в брак имела только гомосексуальные связи. Через несколько лет этнологу Ирениусу Эйбл–Эйбесфельдту, попытавшемуся работать с этим племенем, пришлось в буквальном смысле спасать свою жизнь бегством.
После этой встречи я решил посвятить себя изучению выражений лица. Я должен был отправиться в Новую Гвинею и попытаться найти факты, подтверждающие то, что я считал верным: что по крайней мере некоторые выражения эмоций на лице являются универсальными. И я должен был разработать беспристрастный метод измерения изменений лица, чтобы любой другой ученый мог объективно узнать по движениям лица все то, что Сильван узнавал благодаря своей проницательности.
В конце 1967 г. я отправился на юго–восточное плоскогорье острова Новая Гвинея для обследования туземцев племени форе, которые жили в маленьких деревеньках, расположенных на высоте семи тысяч футов над уровнем моря. Я не знал языка форе, но с помощью нескольких местных юношей, учивших язык пиджин
в миссионерской школе, я мог обеспечить перевод слов с английского на пиджин и далее на форе, а также обратный перевод. Я привез с собой фотографии разных выражений лица, большую часть которых дал мне Сильван для проведения исследований среди грамотных людей. (Ниже приведены три таких снимка.) Я также взял несколько фотографий людей из племени форе, отобранных с кинопленок, полагая, что эти люди будут иметь трудности с интерпретацией выражений лица европейцев. Я даже опасался, что они вообще окажутся не в состоянии понять смысл фотографий, поскольку прежде им не приходилось видеть ничего подобного. Ранее некоторые антропологи утверждали, что людей, которые никогда не видели фотографий, нужно учить тому, как интерпретировать эти изображения. Однако у людей из племени форе не было таких проблем; они сразу же поняли, что такое фотографии, и, по–видимому, для них не имело большого значения, какой национальности был сфотографированный человек – американцем, или из племени форе.
Трудность заключалась в том, чтобы правильно попросить их сделать то, что мне было нужно.
Они не имели своей письменности, и поэтому я не мог попросить их выбрать из списка то слово, которое бы описывало показанную эмоцию. Если бы мне нужно было зачитывать им список названий разных эмоций, то мне бы пришлось беспокоиться о том, чтобы они запомнили весь этот список, и о том, чтобы порядок зачитываемых слов не влиял на их выбор. По этим причинам я просто просил их придумать историю о каждом выражении лица. «Скажи мне, что происходит сейчас, из–за какого события в прошлом у человека возникло такое выражение и что должно произойти в ближайшем будущем. Процедура оказалась подобной медленному выдергиванию зубов. Я точно не знаю, было ли это обусловлено необходимостью работы через переводчика или полным отсутствием у них понимания того, что я хотел от них услышать или почему я хотел заставить это делать. Возможно также, что выдумывание историй о незнакомых людях не входило в число умений, которыми обладали представители племени форе.
Я действительно получил какие–то истории, но это стоило мне огромных затрат времени. После каждой такой встречи и я, и мои собеседники чувствовали себя обессиленными. Тем не менее я не испытывал недостатка в добровольцах, хотя народная молва сообщала о том, что выполнить задание, которое я даю, очень непросто. Однако имелся мощный стимул, заставлявший людей соглашаться разглядывать чужие фотографии: каждому, кто соглашался мне помочь, я давал кусок мыла или пачку сигарет. Эти люди не производили мыла, поэтому оно представляло для них большую ценность. Они выращивали табак, которыми набивали свои трубки, но курить мои сигареты, по–видимому, им нравилось больше.
Большинство их историй соответствовали той эмоции, которая, как предполагалось, отображалась на каждой фотографии. Например, глядя на снимок, показывающий то, что грамотные люди называют печалью, жители Новой Гвинеи чаще всего говорили, что у человека, показанного на фотографии, умер ребенок. Но процедура «вытягивания» историй была очень трудоемкой, а доказательство того, что разные истории соответствуют какой–то одной эмоции, представлялось трудной задачей. Я понимал, что должен действовать как–то по–другому, но не знал как.
Я также фотографировал спонтанные выражения лица и имел возможность фиксировать на пленке радостные взгляды людей, которым на дороге встречались их друзья из соседней деревни. Я специально создавал ситуации, способные вызвать нужные эмоции. Я записал на магнитофон игру двух мужчин на местных музыкальных инструментах и затем фотографировал их удивленные и радостные лица в то время, когда они впервые в жизни слушали свою музыку и свои голоса, записанные на магнитную ленту. Однажды я даже понарошку напал с резиновым ножом на местного мальчика, а скрытая камера снимала в это время его реакцию и реакцию его друзей. Все решили, что это была хорошая шутка. (Я благоразумно не стал изображать такое «нападение» на кого–то из взрослых мужчин.) Такие кинокадры не могли использоваться мной в качестве доказательств, так как те, кто полагал, что выражения эмоций на лице должны быть разными в разных культурах, всегда могли заявить, что я выбрал только те немногие случаи, когда на лицах людей появлялись универсальные выражения.
Я уехал из Новой Гвинеи через несколько месяцев - такое решение далось мне без труда, так как я жаждал привычного мне человеческого общения, которое было невозможно для меня в обществе этих людей, и привычной мне пищи, так как сначала я ошибочно решил, что вполне смогу обойтись блюдами местной кухни. Нечто, напоминающее какие–то части спаржи, которые мы обычно выбрасываем в мусорное ведро, надоели нам до последней степени. Это была авантюра, одна из самых увлекательных в моей жизни, но я по–прежнему беспокоился о том, что не смог собрать неопровержимых доказательств своей правоты. Я знал, что эта культура недолго будет оставаться в изоляции и что других культур, подобных этой, в мире осталось очень немного.
По возвращении домой я познакомился с методом исследований, который психолог Джон Дешил (John Dashiel) использовал в 1930–х гг. для изучения того, насколько хорошо маленькие дети могут интерпретировать выражения лица. Дети были слишком маленькими, чтобы читать, поэтому он не мог давать им список слов, из которого они могли бы делать выбор. Вместо того чтобы просить их придумать историю - как поступал я в Новой Гвинее, Дешил сам рассказывал им истории и показывал набор картинок. Все, что от них требовалось, это выбрать картинку, соответствующую рассказанной истории. Я понял, что этот метод подойдет и мне. Я просмотрел истории, рассказанные мне жителями Новой Гвинеи, чтобы выбрать те, которые чаще всего использовались при объяснении каждого случая выражения эмоций. Все они были довольно простыми: «К нему пришли друзья, и он этому очень рад; он разгневан и готов драться; его ребенок умер, и он испытывает глубокую печаль; он смотрит на что–то такое, что ему очень не нравится, или он видит то, что очень плохо пахнет; он видит что–то новое и неожиданное».
Возникла проблема с наиболее часто рассказываемой историей для чувства страха - об опасности, исходящей от дикой свиньи. Я вынужден был изменить ее, чтобы снизить вероятность ее применения к эмоциям удивления или гнева. Она стала выглядеть следующим образом: «Он сидит дома совсем один, и в деревне тоже никого нет. Дома нет ни ножа, ни топора, ни лука со стрелами. Дикая свинья останавливается перед дверью дома, и он смотрит на нее и испытывает страх. Свинья стоит перед дверью несколько минут, а он смотрит на нее с испугом; свинья не отходит от двери, а он боится, что свинья нападет на него».
Я сделал набор из трех фотографий, которые должны были показываться при прочтении одной из историй (пример приводится ниже). От испытуемого требовалось только указать на одну из фотографий. Я подготовил много наборов фотографий, так как не хотел, чтобы какая–то из них появлялась больше одного раза и человек мог делать выбор методом исключения: «О, эту я уже видел, когда слушал рассказ об умершем ребенке, а эту - когда мне рассказывали о готовности напасть на обидчика; значит, эта фотография имеет отношение к дикой свинье».
Я вернулся в Новую Гвинею в конце 1968 г. со своими историями и фотографиями и с несколькими моими коллегами, которые должны были помогать мне собирать данные. (На это раз я взял с собой большой запас консервов.) Весть о нашем возвращении быстро разнеслась по острову, так как, кроме Гайдусека и его оператора Ричарда Соренсона (оказавшего мне большую помощь в мой первый приезд), очень немногие иностранцы, посетившие Новую Гвинею один раз, приезжали туда снова. Сначала мы сами проехали по нескольким деревням, но после того, как стало известно, что на этот раз мы просим выполнить очень легкое задание, к нам стали приходить жители самых удаленных уголков острова. Им нравилось наше новое задание и возможность получить кусок мыла или пачку сигарет.
Я специально позаботился о том, чтобы никто из нашей группы не мог делать непреднамеренных подсказок нашим испытуемым о том, какой эмоции соответствует та или иная фотография. Наборы фотографий были наклеены на прозрачные пластиковые страницы, при этом числовой код, написанный на обороте каждого снимка, мог быть виден только с обратной стороны страницы. Мы старались сделать так, чтобы невозможно было узнать, какой код соответствовал каждому выражению. Поэтому страница поворачивалась к испытуемому таким образом, чтобы человек, записывающий ответы, не мог видеть лицевую сторону страницы. Зачитывалась история, и испытуемый указывал на соответствующую фотографию, а один из нас записывал код снимка, выбранного испытуемым.
В течение всего нескольких недель мы обследовали более трехсот человек, т. е. около 3% всех представителей этой культуры, и полученных данных было вполне достаточно для проведения статистического анализа. Полученные результаты не вызывали сомнений для эмоций радости, гнева, отвращения и печали. Страх и удивление оказались практически неразличимы: когда люди слышали страшную историю, они с равной вероятностью выбирали выражение страха и выражение удивления, и то же самое наблюдалось, когда они слышали удивительную историю. Но страх и удивление дифференцировались от гнева, отвращения, печали и радости. До сих пор я не знаю, почему эти люди не различали страх и удивление. Возможно, проблема заключалась в наших историях, а возможно, эти две эмоции настолько тесно переплетались в жизни этих людей, что стали практически неразличимы, В культурах с преобладанием грамотного населения люди четко отличают страх от удивления.
Все наши испытуемые, за исключением двадцати трех, никогда не видели кинофильмов, телепередач или фотографий, не разговаривали на английском или на пиджин
и не понимали этих языков, никогда не бывали в населенных пунктах на западе острова или главном городе их провинции и никогда не работали на европейцев. Двадцать три человека, составлявших исключение, видели кинофильмы, говорили по–английски и больше года учились в миссионерской школе. Результаты исследования не выявили никаких различий между большинством испытуемых, имевшим мало контактов с внешним миром, и теми немногими, кто эти контакты имел, а также между мужчинами и женщинами.
Мы провели еще один эксперимент, который оказался для испытуемых не таким простым. Один из людей, говоривших на пиджин, читал слушателям какую–то историю, а затем просил их показать, как бы выглядело их лицо, если бы эта история приключилась с ними. Я снимал на видео, как эти люди, ни один из которых не участвовал в первом эксперименте, придавали своим лицам требуемые выражения. Позднее эти неотредактированные видеозаписи были показаны студентам колледжа в США. Если бы выражения эмоций менялись от культуры к культуре, то тогда эти студенты не могли бы правильно их интерпретировать. Но американцам удалось идентифицировать все эмоции, кроме страха и удивления, - они путали их точно так же, как и жители Новой Гвинеи. Ниже приводятся четыре примера того, как выражают свои эмоции гвинейцы.
Я обнародовал результаты наших исследований на ежегодной национальной конференции антропологов в 1969 г. Для многих наши результаты оказались неприятным сюрпризом. Эти ученые были твердо убеждены в том, что поведение человека целиком определяется его воспитанием, а не врожденными качествами; отсюда следовало, что, несмотря на мои доказательства, выражения эмоций должны быть разными в разных культурах. Факт обнаружения культурных различий в управлении
выражениями лица в моем эксперименте с японскими и американскими студентами был признан недостаточно убедительным.
Лучший способ рассеять сомнения оппонентов заключался в том, чтобы полностью повторить все исследования в другой примитивной изолированной культуре. В идеале, повторить исследования должен был кто–то другой - кто хотел бы доказать мою неправоту. Если бы такой человек обнаружил бы то же самое, что обнаружил я, то это бы очень укрепило мои позиции. Благодаря другому счастливому стечению обстоятельств эту задачу блестяще выполнил антрополог Карл Хайдер.
Хайдер недавно вернулся из Индонезии, точнее из той части страны, которая называется теперь Западным Арианом. Там он в течение нескольких лет занимался изучением другой изолированной группы туземцев из племени дани
. Хайдер сказал мне, что в моих исследованиях что–то не так, потому что люди племени дани даже не имеют слов для обозначения эмоций. Я познакомил его со всеми материалами моих исследований и предложил повторить мои эксперименты при следующем посещении этого племени. Его результаты в точности совпали с моими - даже в отношении неспособности четко различать удивление и страх.
Тем не менее даже сегодня не все антропологи убеждены в правильности моих выводов. Несколько известных мне психологов, занимающихся главным образом вопросами языка, указывают на то, что наши исследования среди грамотных людей, во время которых мы просили респондентов называть эмоцию, соответствующую конкретному выражению лица, не подтверждают принцип универсальности, так как слова, определяющие каждую эмоцию, не имеют идеального перевода на другие языки. То, как эмоции отображаются в языке, является, разумеется, продуктом культуры, а не эволюции. Но результаты обследования более чем двадцати грамотных культур Запада и Востока говорят о том, что мнение большинства представителей культуры о том, какая эмоция проявляется в данном выражении лица, оказывается одинаковым. Несмотря на проблему перевода, у нас никогда не возникало ситуации, в которой большинство людей в двух культурах приписывало бы разные эмоции одному и тому же выражению лица. Никогда! И разумеется, наши выводы опирались не только на те исследования, в ходе которых люди должны были описать фотографию каким–то одним словом. В Новой Гвинее мы использовали истории для описания события, вызвавшего эмоцию. Мы также просили их изображать эмоции. А в Японии мы фактически измеряли движения самого лица, показывая таким образом, что когда люди находятся в одиночестве, то при просмотре неприятного фильма у них работают одни и те же мышцы лица, кем бы эти люди ни были - японцами или американцами.
Другой критик с пренебрежением говорил о наших исследованиях в Новой Гвинее на том основании, что мы использовали не конкретные слова, а истории, описывающие социальные ситуации. Он утверждал, что эмоции - это слова, хотя в действительности это не так. Слова являются лишь обозначениями эмоций, а не эмоциями как таковыми. Эмоция - это процесс, особый тип автоматической оценки, несущей на себе отпечаток нашего эволюционного и индивидуального прошлого; в ходе этой оценки мы ощущаем, что происходит что–то важное для нашего благополучия и совокупность физиологических изменений и эмоциональных реакций вступает во взаимодействие с текущей ситуацией. Слова - это лишь один из способов отображения эмоций, и мы действительно используем их, когда испытываем эмоциональное возбуждение, но мы не можем сводить эмоции только к словам.
Никто не знает наверняка, какое сообщение мы автоматически принимаем, когда видим чье–то выражение лица. Я подозреваю, что такие слова, как «гнев» или «страх», не относятся к числу обычно передаваемых нами сообщений, когда мы оказываемся в соответствующей ситуации. Мы используем эти слова, когда говорим об эмоциях. Гораздо чаще сообщение, которое мы получаем, очень напоминает то, которое мы получали благодаря нашим историям, - не абстрактное слово, а определенное ощущение того, что человек собирается делать в следующий момент, или того, что заставило человека испытывать какую–то эмоцию.
Еще один совершенно другой тип доказательств также поддерживает утверждение Дарвина о том, что выражения эмоций на лице универсальны и являются результатом нашей эволюции. Если выражения не нужно усваивать, то тогда те, кто рождаются слепыми, должны демонстрировать те же выражения эмоций, как и те, кто родились зрячими. Многие исследования на эту тему были проведены за последние шестьдесят лет, и их результаты неизменно подтверждали это предположение, особенно в отношении спонтанных выражений лица.
Результаты наших кросскультурных исследований стимулировали поиск ответов на множество других вопросов о выражениях эмоций: сколько выражений могут придавать своему лицу люди? Предоставляют выражения лица достоверную или же вводящую в заблуждение информацию? Могут ли люди «лгать лицом», подобно тому, как они лгут словами? Нам предстояло так много сделать и так много узнать. Теперь же мы имеем ответы на все эти вопросы, как и на многие другие.
Я выяснил, сколько выражений может принимать наше лицо: оказалось, что более десяти тысяч, и я определил те из них, которые имеют наиболее важное значение для наших эмоций. Более двадцати лет тому назад мы с Уолли Фризеном составили первый атлас человеческого лица, который состоял из словесных описаний, фотографий и последовательностей кинокадров и давал возможность измерять движения лица в анатомических терминах. Работая над этим атласом, я научился тому, как выполнять любые мышечные движения на моем собственном лице. Иногда для проверки того, что выполняемое мной движение было вызвано сокращением конкретной мышцы, я протыкал кожу лица иглой, чтобы обеспечить электростимуляцию и сокращение мышцы, создающей нужное выражение. В 1978 г. описание нашей методики измерения движений лица - FACS
(Facial Action Coding System
) «Система кодирования движений лица» - было выпущено отдельной книгой. С тех пор этот инструмент широко используется сотнями ученых из разных стран для измерения движений лица, а специалисты по компьютерам активно работают над тем, как автоматизировать и ускорить такие измерения.
За прошедшие годы я использовал FACS для изучения тысяч фотографий и многих тысяч выражений лиц, заснятых на кино–и видеопленку, и измерял каждое мышечное движение для каждого выражения эмоции. Я стремился узнать об эмоциях как можно больше, измеряя выражения лиц пациентов психиатрических клиник и людей с сердечно–сосудистыми заболеваниями. Я изучал также нормальных людей, которые показывались в выпусках новостей CNN или были участниками моих лабораторных экспериментов по провоцированию эмоций.
За последние двадцать лет я сотрудничал с другими учеными для выяснения того, что происходит в нашем теле и нашем мозге, когда выражение какой–то эмоции появляется на нашем лице. Подобно тому, как имеются разные выражения для гнева, страха, отвращения и печали, имеются и разные профили физиологических изменений в органах нашего тела, генерирующие для каждой эмоции свои уникальные ощущения. Наука только сейчас начинает определять модели работы головного мозга, лежащие в основе проявления каждой эмоции.
Используя FACS, мы научились выявлять на лице признаки, указывающие на то, что человек лжет. То, что я назвал микровыражениями
, т.е. очень быстрые движения лица, продолжающиеся менее 1/5 секунды, являются важными источниками утечки информации, позволяющей узнать, какую эмоцию человек пытается скрыть. Неискренние выражения лица могут разоблачать себя разными способами: обычно они слегка асимметричны и их появление и исчезновение с лица происходит чересчур резко. Мои исследования по выявлению признаков лжи стали причиной моего сотрудничества с судьями, адвокатами и полицейскими, а также с ФБР, ЦРУ и с другими подобными организациями из дружественных нам стран. Я учил всех этих людей тому, как можно точнее определить, говорит ли человек правду или лжет. Эта работа помогла мне получить возможность изучить выражения лиц и эмоции шпионов, убийц, растратчиков, зарубежных национальных лидеров и многих других людей, с которыми профессор психологии обычно никогда не встречается лично.
Когда я написал уже больше половины этой книги, мне была предоставлена возможность провести пять дней в обществе его святейшества Далай–Ламы, чтобы обсудить с ним проблему деструктивных эмоций. В наших беседах принимали участие еще шесть человек - ученые и философы, которые также излагали свои воззрения. Знакомство с их воззрениями и участие в дискуссии позволило мне познакомиться с новыми идеями, которые я отразил в этой книге. Тогда же я впервые узнал о взглядах на эмоции тибетских буддистов, и эти взгляды оказались совсем не похожими на те, которые выработались у нас на Западе. Я с удивлением обнаружил, что идеи, изложенные мной в разделах 2 и 3, оказались совместимыми с воззрениями буддистов, а взгляды буддистов предполагали расширение и уточнение моих идей, что и заставило меня существенно изменить эти разделы. Я узнал от его святейшества Далай–Ламы о многих разных уровнях познания, от эмпирического до интеллектуального, и поверил в то, что моя книга существенно выиграет от полученных мной знаний. Эта книга не о буддистских взглядах на эмоции, но я действительно время от времени указываю на имеющиеся совпадения наших взглядов и на те моменты, когда благодаря этим совпадениям у меня возникли оригинальные идеи.
Одна из новых областей исследований, представляющих особый интерес для ученых, связана с изучением механизмов возникновения эмоций. Многое из того, о чем я здесь писал, основывается на результатах таких исследований, но мы еще не столько знаем о нашем мозге, чтобы ответить на многие из вопросов, обсуждавшихся в этой книге. Мы действительно много знаем об эмоциональном поведении - вполне достаточно, чтобы ответить на самые главные вопросы о роли эмоций в нашей повседневной жизни. То, о чем я рассказываю в следующих разделах, основывается главным образом на моих собственных исследованиях эмоционального поведения, в ходе которых подробно изучались особенности, виденные мной в разных эмоциональных ситуациях во многих разных культурах. Осмыслив этот материал, я решил написать о том, что, как мне кажется, должны знать люди для лучшего понимания своих эмоций.
Хотя основу для написания этой книги обеспечили мне проведенные мной исследования, я сознательно выходил за рамки доказанного наукой, чтобы включить в книгу также и то, что, по моему мнению, является верным, но остается еще не доказанным с научной точки зрения. Я обращался к нескольким вопросам, которые, как мне кажется, небезынтересны людям, желающим сделать свою эмоциональную жизнь более комфортной. Работа над книгой дала мне новое понимание эмоций, и я надеюсь, что это новое понимание появится теперь и у вас.
Когда вы окружены англоговорящим миром, к которому не принадлежите, вам следует быть осторожным в процессе речи; несет ли в себе это выражение какое-либо специфическое значение или оно просто хорошо звучит? Это не просто пение, когда вы открываете рот без обдумывания того, что из него выйдет, особенно в процессе выражения своих эмоций.
Интерес к изучению эмоций стремительно растет в различных сферах науки. Давайте совершим короткое путешествие вокруг проблемы эмоций от психологии к лингвистике через литературу.
Философский подход - эмоция как способ отражения мира - был самым первым из известных подходов (Платон, Аристотель, Декарт, Спиноза, Кант). Другие подходы к изучению эмоций - психологический, этический, эстетический, социологический, физиологический и лингвистический (самый молодой). XX в. - психологический и физиологический (быстро бьющееся сердце - показатель эмоций) интерес к эмоциям. Социальный подход: эмоции как тип поведения - эмоциональное поведение. Антропологический подход: эмоции - это сфера культурных различий. Вычислительный подход (как добавить эмоции в синтезированную речь): модули, которые предлагают информацию об эмоциональном состоянии говорящего. Пример: ужас - повышенный тон голоса; злость - паузы.
Одна из главных функций литературы - определить, пометить и зафиксировать в художественных текстах эмоции человека как коммуникативную разновидность. Литература - это депозитарий (очаг) и хранилище для обозначения, выражения, описания, имитации, симуляции, эвокации эмоций (Д. Лоуренс ощущал потребность учить нас в своих любовных художественных произведениях чувствовать нежность).
Эмоции в произведениях литературы (вербальные/невербальные) выражаются не прямо, а через эмотивные знаки, которые уже наблюдаются напрямую. Психические (мыслительные) стили - когнитивные и эмоциональные отношения / состояния.
Все может быть выражено в любом языке независимо от количества слов в нем. Так, например, словарный состав английского языка составляет 50000 слов, а современный русский соответственно - 170000 слов. Словарный запас Шекспира составляет 20000 слов, Чосера - 8000 слов, Гомера - 9000 слов, а ирландских крестьян - 2500-3000 слов. Тем не менее свои эмоциональные состояния каждый из вышеназванных людей может выразить вполне адекватно.
Мы не можем сказать больше с помощью более расширенного словарного запаса, но мы можем выразить себя более точным образом благодаря большему количеству слов. Мы приобретаем степень точности (аккуратности) с помощью того или иного количества слов. (Так, например, с помощью около 120 эмоционально-оценочных суффиксов русского языка мы можем выразить более тонкие оттенки своих эмоциональных состояний по сравнению с английскими 13 и немецкими двумя соответствующими суффиксами.)
Называя свои эмоции, мы помогаем и другим людям их определить. Но не всегда нам это удается сделать в данный момент и тем более в прошлом. Не каждая эмоция лексикализуется и концептуализируется. Многие оттенки эмоций не могут быть названы/не имеют названия (улыбка Моны Лизы Леонардо да Винчи).
Язык тела более прямолинеен и точен, чем вербальный язык эмоций. Эмоции в процессе человеческого общения постоянно меняются благодаря изменениям в мыслях и идеях.
В разном возрасте мы испытываем различные эмоции: в 5 месяцев - удивление, сожаление, волнение, страх, расслабление; в 4 года - вина, конфуз; в 5-6 - превосходство, лицемерие, независимость, уверенность; в 15-16 - депрессия, беспомощность.
Наша аффективная жизнь связана с национальными (этническими) идеями, и поэтому эмоции могут быть ограничены географической местностью, историческим периодом (сентиментальность была популярна в XVIII в.) или этнической культурой.
Фундаментальные эмоции: интерес, радость, замешательство, удивление, горе, злость, отвращение, презрение, страх, конфуз, вина. Универсальные эмоции: любовь, ненависть, злость, страх.
Во многих культурах отрицательные эмоции доминируют (преобладают), т. к. люди стремятся омрачить восприятие мира, у них имеется сильная тенденция частично покрывать и усиливать друг друга.
Пример: если кто-то - кошка, то это точно не собака, а любовь и ненависть идут только рука об руку, но могут быть друг в друге (Hassliebe в Германии).
Но как можно объяснить контраст между амбивалентными эмоциями по отношению к негативности в эмоциональном лексиконе и амбивалентными эмоциями по отношению к позитивности в текстовом / коммуникативном использовании? С того времени, как мы чаще обращаемся к негативным эмоциям, но обладаем меньшим запасом слов для выражения положительных чувств, вывод таков, что лингвистическое выражение эмоциональной негативности должно быть более дифференцированным, чем выражение позитивности.
Пытаясь браться за изучение любви и писатели, и учёные чаще становились на описательный путь. Любовь как сугубо человеческое, а значит и общественно-данное чувство, редко поддавалась глубокому анализу как со стороны теоретиков, так и со стороны романистов – точнее, не давала себя рассматривать в приближении большем, нежели феномен. Вывести любовь из общественных отношений, и может даже создать некую историческую периодизацию любви, при этом, удавалось лишь исследователям социал-демократического направления: Энгельсу, Бебелю, немного Каутскому, гораздо успешнее, хоть и ближе к агитпублицистике, – Коллонтай, и немногим другим.
Обусловленность любви – вообще нелюбимая тема в культурах. То есть, влияния на это чувство, конечно же, описываются богато: и в литературе, и в психологии, и уже в совсем специальной сфере семейных консультаций. Однако даже в самых научных заключениях любовь либо остаётся за рамками непосредственно констатирующей части, либо же о ней говорят как о чём-то настолько неуловимом, что должно быть понятно лишь тем, для кого пишутся заключения.
Здесь для классического фрейдиста, например, может просвечивать болезненное отношение общества к любви как понятию – настолько либо содержательному, либо расплывчатому, что лучше о нём не говорить, не углубляться. И, наоборот, – учить тут тоже невозможно. Высмеянный повсеместно и быстро изъятый из программ школьный предмет перестроечной поры «Основы семейной жизни» тому примером. А в обыденном сознании сейчас в этом вопросе расхожа формула «любовь — это дар божий». Всё, тут и не о чем, получается, говорить. Бог дал, бог взял… Сюда же прибавляется вневременной ореол – любовь оказывается в этом мифе вечным камертоном, лишь по-разному в различных акустиках веков звучащим. Что-то этим мифом угадывается – ведь не пресёкся же род людской, и не без удовольствия себя он продолжает, но ведь всегда интересно, с чем содержательно связан этот «биологический минимум».
Увы, со времён Александры Коллонтай практически никто серьезно не ставил этого вопроса в историческом и, тем более, классовом разрезе – то есть, связывая «возвышенное чувство» с такими низменными понятиями как социально-экономическая формация, товарно-денежные отношения и пр.
Важное, что надо тут уяснить: как раз-таки самое «вечное» в любви отнюдь не самое возвышенное, а, скорее, наоборот. Но за этой неожиданной инверсией кроется вовсе не разочарование в понятии: человечество потому и ищет всё новые определения любви и счастливые формулы отношений, что всякий раз, как в дроби, меняет лишь числитель при том самом, «минимальном» знаменателе.
Если именно с этой стороны взглянуть на любовь как понятие сугубо историческое и отнюдь не вечное, можно сразу же обнаружить пугающую ясность большинства семейных неурядиц: в них должны отражаться текущие и присущие именно данной формации проблемы, классовые динамики и даже (о, ужас) классовая борьба. Мало кто способен именно так, сходу, взглянуть на любовь и семейную жизнь, но – не всё сразу, даже к теории требуется привыкание. Не будем обо всех веках, возьмём лишь двадцатый и наш, начавшийся.
Кто, как и когда завоёвывал любовь для масс
Коллонтай, увы, походя и даже небрежно пишет о любви в условиях гражданской (то есть именно открыто классовой) войны. Впрочем, в том ритм манифеста. Гражданская: война за будущее, тектонические сдвиги классов, плита на плиту, великое смешение социальных пластов во имя равенства… С одной стороны здесь открывался простор для неожиданных знакомств, с другой – и тут Александра Михайловна точна как учёный, — просто не было времени на все прежние церемонии.
«Классу борцов в момент, когда над трудовым человечеством неумолчно звучал призывный колокол революции, нельзя было подпадать под власть крылатого Эроса. В те дни нецелесообразно было растрачивать душевные силы членов борющегося коллектива на побочные душевные переживания, непосредственно не служащие революции. Любовь индивидуальная, лежащая в основе «парного брака», направленная на одного или на одну, требует огромной затраты душевной энергии. Между тем строитель новой жизни, рабочий класс, заинтересован был в том, чтобы экономно расходовать не только свои материальные богатства, но и сберегать душевно-духовную энергию каждого для общих задач коллектива. Вот почему само собою произошло, что в момент обостренной революционной борьбы место всепоглощающего «крылатого Эроса» занял нетребовательный инстинкт воспроизводства — «Эрос бескрылый» .
Собственно, «солдатская любовь», о которой и говорит прежняя дворянка, – и есть одно лишь продолжение рода, без этапа ухаживаний, обещаний, планирований и воспитания детей. В общем, нехватка времени — вот генеральный тут фактор. Завтра – в бой с классовым врагом, сегодня – экспресс-любовь, чтобы хоть в детях, а дотянуться до светлого будущего, за которое завтра пойдёшь отдавать жизнь. «И живу я на земле доброй за себя и за того парня» — хочется ответить Александре из этого самого завоёванного будущего словами Р.Рождественского на стартовую часть манифеста пролетарского Эроса. Однако подозревать каждого красноармейца в столь высоких помыслах было бы наивно – это и была дробь с минимальным числителем. Военно-коммунарские отношения полов того периода хорошо отображены в фильме «Комиссар», на контрасте с местечковыми, счастливыми в рамках уцелевшего мирка-хуторка принудительно приютившего героиню Мордюковой еврея (гениально роль исполнил Ролан Быков)…
Воевали красные, конечно же, за большее – в широком смысле за экспроприацию той, прежде лишь в бальных залах и дворянских имениях проживавшей любви, которая и отражалась щедро элитарной же литературой. Вот откуда начинается критика понятия любви – уже новым обществом. Война гражданская на данном отрезке социального бытия шла именно за время. Имелось ли оно до революции у рабочих – на любовь? Здесь нам отвечает Максим Горький самым началом романа «Мать» — гулянки обречённых на пьянство и потогонку безвластных пролетариев подразумевали любовь лишь как следствие заработка и как возрастной этап. В общем, привычка быть битой у той, кто по идее должна быть любимой, у венчанной по православному обряду и под страхом господних кар для жениха оберегаемой – вот дореволюционная любовь… Схлопнувшееся, скраденное время самой непосредственной любви (из «минимальной» хоть в новобрачный период должной стать максимальной), сменяющейся родами и хлопотами. Да, этот самый лживый, душный, безысходный мирок и стал инкубатором революции, тут спора быть не может.
И всё же – знал ли пролетарий за что борется в данном конкретном вопросе? «Чтоб как у господ» — нет и ещё раз нет. Чтобы гораздо лучше – без пережитков и пошлостей. Об этом постоянно напоминал Маяковский, больно щёлкая даже Есенина и поэтов его круга за выбор подруг в соответствии с платьями да платочками, за рудименты мещанства. Вот тут и пришло время манифестов, а также попыток экспроприировать не только время у свергнутых классов, но и «душевно-духовные» (Коллонтай) завоевания их прежних времён. Наступал этап неоклассицизма, надстраивающегося на конструктивизме – не только в архитектуре. Оголённая классовая структура требовала, желала, даже, пожалуй, и вожделела видеть себя красивой – иначе и революция была зря.
Свободное время – вот козырь любви дореволюционной. Миллионы рабочих лишались этого времени, загонялись в клетушки и подвалы со своими семьями, удушались религиозными дымами – ради черпания ковшом прибавочной стоимости их времени в денежном эквиваленте. Господа имели уйму времени на любовь и на описания связанных с ней событий, препятствий. Жизнь становилась интереснее, когда случалась межклассовая любовь – тому посвящено большинство последних дореволюционных романов. И так наступала новая эпоха: в предвосхищении, в покаянии и декадансе прежних господ.
Оказалось, что такое интимное (и т.д.), то есть совершенно субъективное чувство, как любовь – тоже пришлось отвоёвывать массами и с винтовкой в руках. И целому поколению пришлось отказаться от тех «наслаждений», переживаний, от всей эмоциональной любовной палитры, что имели свергнутые ими господа, поскольку процесс их изгнания затянулся на годы и растянулся до Крыма. Без высокого альтруизма тех «низменно» любивших по походному минимуму это было бы невозможно: без той свободы, что в бою становилась осознанной необходимостью, погибнуть во имя грядущих свобод. Немногим поколениям выпадала такая миссия – и вот, право любить было завоёвано. Просто как мирное пространство, экспроприированное в 20-х, инфраструктурированное в 30-х.
Коридоры и коммуны новых чувств
Ленинский декрет, по которому живут даже свергающие его памятники государства – это не только отпуск по уходу за ребёнком, это и детсады, за которые боролась та самая (по Луначарскому – вторая и последняя после Ленина истинная коммунистка) Коллонтай. Снова – время! Время, даруемое обществом родителям для прерванной неизбежными хлопотами любви. Ведь новое общество мудро: оно поощряет пары на новые генные подвиги, общество хочет расти и не ставит препон, какие были при прежней формации, не только финансовые, но и коммунальные. Социалистическими законами предусмотрено пропорциональное росту семьи разрастание жилплощади. Более конкретного гуманизма в истории ХХ века не снискать – во всеобщих для СССР и соцлагеря масштабах, отметим. Демонтировать данный институт не смогла ни одна контрреволюция – даже в нынешней единой ФРГ, о чём я знаю точно. На фоне общего провисания бывших территорий ГДР по экономическим показателям, молодые родители предпочитают переселяться в те экс-социалистические районы и города, где остались щедро понастроенные в 1960-80 гг детсады, поскольку на территории прежней-соседней ФРГ с этим гораздо хуже.
Если право на любовь прежде завоёвывалось через классовую ненависть, то после окончания прямой стычки классов и систем – настало долгожданное затишье. И вместе с ростом, техническим, моральным, культурным, советского общества, менялись и стандарты любви. Менялась та самая, содержательная часть, что была прежде схлопнувшейся в рабочих клетушках и крестьянских избушках – в последних, кстати, любовь и вовсе не подразумевалась, а решалась как деловой вопрос сватами. А ведь рабоче-крестьянская армия, надо полагать, боролась и за право парней и девчат насмотреться друг на друга, а не жениться на «котах в мешке» и не жить в каменных мешках, любить впотьмах и т.д. Отвоёвывалось вместе со временем – право любования (тут мы поставим *, которую далее раскроем уже в связи с этим, этапным термином). От прежнего фронтового минимума в 1950-60 гг любовь, как всеобщая привилегия и как отвоёванное время, имела возможность развернуться во всю ширь.
Здесь-то и возникают прежние призраки быта – уже гораздо более комфортного, но всё же обуславливающего бытие и чувства двоих. И, кстати, почему двоих? В случае, если знакомство происходит на территории проживания с родителями – уже утесняются, форматируются чувства. Если попытаться угадать тот вектор, что был намечен ещё Коллонтай – то клич «дорогу крылатому Эросу» есть призыв через освобождение любви от всех и всяких стен строить совершенно новое общество, без прежних табу и пережитков чувств, таких как ревность, собственничество. Скабрезные беляцкие сплетни об «общих женщинах» — лишь кривое отражение стартового проекта. Предполагалось, что ценность производства (научного, культурного, любого), формирующая коммуну, заменит заботы семьи, полностью снимет финансовое бремя с плеч отцов и матерей: детсады были лишь первой остановкой на пути «обобществления» детей в том смысле, что они, начиная с детсада куда дольше находились бы в коллективе, а не «дома». В свою очередь заботы коллектива-кормильца, одного на всех, сменяли семейные доминанты, оставляя желающие пары наедине только для любования, но не давая чувствам пар пропитываться парами быта и проблемами, вытекающими из пребывания в семейных карцерах (см. Коллонтай, там же)…
Главным материалом для изучения этого вопроса на данном этапе для нас является чёрно-белое, а затем и цветное советское кино, с середины 1950-х посвятившее массу «метров» изучению общества собой именно через призму любви, то есть всегда взглядом молодых влюблённых. И пошлость, и быстротечность, и взаимное недоверие даже (какая мелочь!) тут безжалостно бичуются (вспомнить хотя бы «Дело Румянцева»). Тут мы входим к самому главному и, сперва, чуть забегаем вперёд формулой: любовь на индивидуальном уровне лишь отображает настроения внутри общества. Говоря проще: если общество само себя любит, то оно и право даёт любить миллионам, и все условия им для этого создаёт – правда, по прежним стандартам, что является на первый взгляд делом неизбежным, а на второй так и вовсе фатальным (но и об этом чуть позже)… Тем не менее, общий климат общества отражается в каждой семье, а направление его развития является и конкретным будущим затаённых в семьях поколений. И, наоборот, общество с классовыми противоречиями, с разницей доходов, обрекает семьи на грызню, ведь даже самое светлое и взаимное чувство не в состоянии решить внешних проблем.
При плановой экономике – был ли план по любви в СССР? Уточню: каким видело себя стремительно развивающееся, новые города строящее, новые отрасли промышленности запускающее общество через призму семейных отношений? Об этом есть немного у той же Коллонтай: в 1970-м году она видела общество уже напрочь позабывшим, что такое убийства и деньги («Новый год»..). Ну а что такое семья – нужна ли она, ведь согласно Энгельсу это лишь производная формаций, а технический и культурный рост вполне в силах стереть прежние социальные границы комнат и даже общежитий. В архитектурном плане вопрос этот решался – но дальше проектов не шёл. Тем не менее, в кино всё же тот вектор был заметнее: как правило конфликт с родителями по поводу выбора невесты/жениха разрешался через отъезд молодых на завоевания новых земель. Слишком обобщённо – но фабула везде такова. Это говорило как раз о «плане Коллонтай», даже в банальных «Я шагаю по Москве» и «Дайте жалобную книгу» (герои обоих фильмов зовут потенциальных невест в заново отстроенные города, в новые пространства общежитий, в новый для невест социум). Увы, исторически напророченные в кино расширяющиеся границы поколений, ослабевающая стенная твёрдость их скреп – не стали явью, а общежития (даже БАМ, где действительно ослабевали прежние алгоритмы взаимоотношений, но лишь на время) оказались полустанком перед отбытием в отдельные квартиры. И на новый виток эстафеты поколений.
Сексуальна ли революция ?
Мало кем замеченная в данном контексте кинематографическая диктатура соцреализма – вот одна из небазисных причин парижского мая 1968-го. Без долгой борьбы внутри СССР за «время любви» (сократим тут до лозунга) – не наступила бы и культурная революция в ближайших окрестностях Союза. Новые, свободные, гуляющие сколько вздумается по новым советским городам люди – стали образцами для всей планеты. Не зря в гражданской слагали головы их деды: кино показало, как подробна, как социально ответственна может быть любовь. И уже не просто любовь как субъективный, сближающий двоих феномен – а целое любование, как доминирующее в обществе настроение, вот что предъявило миру советское кино. Соцреализм 30-х и 40-х, «радугизм» стал школой для неореализма и далее преобразованный, но новый, отображаемый пока чёрно-бело, человек зашагал по экранам мира. Уже не просто жаждущий, а могущий любить. На данном этапе мне хочется заметить уже новый вектор борьбы – разрастающееся в новых общественных масштабах чувство (и итальянцы замечали, как оно стиснуто ещё кое-где стенами наследных формаций) боролось уже не за любовь, а за любование , то есть, показывая себя, оно уже не довольствовалось прежней скромностью и сдержанностью. Здесь наступал уже важнейший рубеж – причём мировых, а не только советских палитр.
Нельзя показать в кино любви, не показывая общество – вторая половина ХХ века не оставляла шансов эскапистам. Но если всё же любование* (как завоевание сугубо социалистическое: ведь его дарует время, экспроприированное вместе с собственностью на средства производства) разворачивается в пределах пары, остаётся деянием двоих, то почему бы не опустить увеличительное стекло на постель, а не на город новых людей?
Вот именно тут мы и имеем переход из неореализма (если оставляем материалом кино) в необуржуазное воспевание тела как привилегии в обществе. Именно не любви как привилегии, а красоты как товара. Нет, «подводки» остаются и зачастую социально критичны – тут даже можно найти преемственность. Но молодой Антониони и зрелый, это в точности он до сексуальной революции и после. Впрочем, не он один. Здесь культурный диалог не прекращался – хотя, от эстетической диктатуры советское кино давно перешло к заимствованиям. И не Тарковский тут является одиноким эпигоном. Скажем, фильм Михалкова-Кончаловского «Романс о влюблённых» с его допустимым цензурой фрагментарным эротизмом – социально оптимистичен, но при этом и вполне буржуазен, а под конец попахивает чернухой. Причём поднятые там вопросы – та самая канва решения в СССР вопроса, нужна ли новому обществу семья вообще. Она даётся тут как мрачная необходимость, чуждая любви.
Можно в шутку считать деструктивный 1991-й, и весь многолетний постсоветский социальный регресс лишь следствием кинотенденций, однако семейный вопрос после отказа от завоёванных революцией социальных стандартов и форм встал куда жёстче. И есть подозрение, что нынешние, хоть и комфортные, но эмоционально дореволюционные клетушки нового пролетариата вместе с традиционными ценностями томят в себе несчастливые семьи. Государство по-прежнему ведёт учёт прибавляющихся поколений семейным путём: семья есть экономическая необходимость, чувства в ней безусловно вторичны, с чувствами граждане как-нибудь сами разберутся. Ведь у них было на это время?
Удивительно, но 1991-й был, помимо прочего, впрыскиванием свобод той самой, сексуальной революции конца 60-х – вне формационной лестницы она действовала наркотиком. Помимо времени первоначального накопления и откровенного грабежа, 90-е были временем любви, последних всплесков того глубоко альтруистического, рассчитанного на многие годы любования чувства, которое воспитывалось весь ХХ век в СССР. И это не идеализация – достаточно изучить язык взаимоотношений начала 90-х и конца 2000-х. Жуткие, безусловно связанные с регрессом и экспортом формации, речевые обороты «заниматься сексом» (ну, положим, заниматься полом – это ещё на что-то похоже, но что такое «оральный пол» в таком случае?), «сексуальность» (половатость), в общем предельно выраженная та самая «минимальность», с которой начинался ХХ век и чем он, увы, кончился. Любовь заговорила на языке правящего класса, как до этого интеллигенция заговорила языком братков. Любовью «занимаются», как занимаются делами: экспортная лексика тут исчерпывающе описывает редукцию любви до минимума, запрещая роскошь прежних наслоений, в которых по сути было снятие противоречий «плотского», индивидуального и «духовного», общественного…
Семья в эпоху возвратного капитализма снова стала тюрьмой – «семья по любви», если и не деяние сватов, то немногим лучшее состояние общества, где необходимость побеждает свободу, и любования там искать не приходится. Нетрадиционные для буржуазных ячеек формы любви – лишь бегство обречённых из тюрем, поскольку они заведомо теряют понимание своих детей, то есть нарушают эстафету поколений хоть и не на «минимальном», но на ментальном уровне, что есть признак кризиса. Вырываться из этих скреп пытаются альтернативные сообщества – кружки, партейки, любые идеологизированные ячейки, но и им предписано правило общества. Какое? Да то же самое – время. Как сухой остаток достатка. И во взгляд влюблённых, умевший прежде любоваться без задних мыслей (даже в 90-х, по инерции), теперь впаяно беспокойство о завтрашнем дне. Важно выбирать партнёра сразу же не по одной любви, но и по расчёту – иначе не быть и любви, вот вердикт похуже сватовых…
Таким образом и сексуальная революция, презревшая борьбу за базис, а все силы бросившая в новый виток «долой стыда», и контрреволюция сугубо базисная, сопровождавшаяся новыми классовыми сдвигами и эйфорией обречённых – сошлись на одном, на полной непрезентабельности и сворачивании прежних свобод, столь громко декларированных. Сам термин «гастарбайтер» выразил если не план, то стратегию новых раздробленных обществ постсоветского пространства: снова свободное время-любовь стекается в руки одних, оставляя других с семьями в бараках и общагах, съёмных на 10 человек комнатушек. Им же даровано возвращение к национальным корням и религиям – чтобы утешались.
Текст: Дмитрий Чёрный
Иллюстрация: Дарья Кавелина
Введение
ГЛАВА 1. Эмоции и подходы к их изучению 10
1.1. Культурная обусловленность эмоций. . 10
1.1.1. Язык и культура 10
1.1.2. Образ мира, картина мира, языковая картина мира 16
1.1.3. Эмоции в межкультурном общении 19
1.2. Общие вопросы психологической теории эмоций 24
1.2.1. Классификации эмоций 31
1.3. Исследования эмоций в лингвистике 34
1.3.1. Лингвистические теории эмоций 34
1.3.2. Исследования отечественных ученых 38
1.3.3. Отношения языка и эмоций в зарубежных исследованиях 45
1.3.4. Зарубежные экспериментальные исследования 52
1.3.5. Концептуальная метафора в исследовании эмоций 56
Выводы по первой главе...... 67
ГЛАВА 2. Счастье, грусть, гнев, страх в образах мира русских и англичан 70
2.1. Метод исследования, планирование и проведение эксперимента 70
2.1.1. Экспериментальное задание и выбор стимулов 75
2.1.2. Методика проведения эксперимента и обработки данных 77
2.2. Характеристики русского и английского ассоциативных полей, полученных в результате эксперимента. ... 84
23. Ядро эмотивной лексики русских и английских респондентов 98
2.4. Исследование эмоций методом семантического гештальта. 101
2.4.1. Принципы определения зон гештальта 105
2.4.2. Распределение реакций по зонам гештальта 109
2.4.3. Сопоставление русских и английских гештальтов 117
2.5. Исследование семантических гештальтов эмоций 128
2.5.1. Гештальт «счастье» 129
2.5.2. Гештальт «happiness» 131
2.5.3. Гештальт «грусть» 133
2.5.4. Гештальт «sadness» 135
2.5.5. Гештальт «гнев» 138
2.5.6. Гештальт «anger» 141
2.5.7. Гештальт «страх» 143
2.5.8. Гештальт «fear» 145
2.6. Эмоции в наивном сознании русских и англичан 149
2.6.1. Счастье - happiness 149
2.6.2. Грусть - sadness 157
2.6.3. Гнев - anger 164
2.6.4. Страх - fear 172
2.7. Эмоции в системе ментальности русских и англичан 182
Заключение..198
Список литературы 203
Приложение 1. Русский частотный словарь реакций 219
Приложение 2. Английский частотный словарь реакций 243
Введение к работе
Диссертационное исследование посвящено экспериментальному изучению вербализованных представлений об эмоциях человека как носителя определенной культуры в рамках антропоцентрической парадигмы гуманитарной науки.
Предмет исследования находится на пересечении психологии, психофизиологии и важнейших дисциплинарных областей современной лингвистики: психолингвистики, эмотиологии, лингвокультурологии, и этнопсихолингвистики.
В условиях прогрессирующего межкультурного диалога актуальность данного исследования объясняется повышенным интересом к углубленному изучению способов отражения эмоций в языке как элементе целостного этнического самосознания говорящего коллектива (Красавский, 2001; Шаховский, 1994, 1996а, 2002б,с, 2003а,б; Маркина, 2003; Багдасарова, 2004; Романов, 2004; Фесенко, 2004 и др.), что способствует оптимизации и преодолению лакунарности в межкультурном общении.
Лингвокультурология сформировала понимание структуры и содержания коммуникативной компетенции и признала, что ее неотъемлемой частью является владение культурно - языковым кодом, знание которого включает в себя эмоциональную компетенцию говорящего. Многие исследователи (А. Вежбицкая, Л.Н. Иорданская, В.И. Шаховский, Т.В. Ларина, М.Д. Городникова, Н.В. Дорофеева, М.В. Маркина, и др.) убедительно показали несовпадение сценариев эмоций в разных культурах, а, следовательно, эмоциональное межкультурное общение неизбежно лакунарно (Е.Ф. Тарасов, С.Г. Тер-Минасова). На вербализацию эмоций и эмоциогенных событий влияет множество факторов. Среди них можно отметить правила проявления и выражения эмоций, существующие в том или ином национально-культурном сообществе и являющиеся одной из составляющих этического кодекса социального поведения. Представления об эмоциях и способы их выражения являются частью национального менталитета, они транслируются от поколения к поколению и в процессе трансляции могут подвергаться внутрикультурной девиации. Эмоциональная компетенция распространяется только на воспитанников данной культуры, за пределами которой, этим знаниям языковую личность надо научать как внешним.
Объектом данного исследования являются базовые эмоции и их проявление в языковом сознании носителей русской и английской культуры.
Предмет исследования составляют способы и средства вербализации эмоций счастья, грусти, гнева и страха представителями изучаемых культур.
Целью работы является изучение общих и национально-культурных черт обыденных представлений об эмоциях и способов их вербального овнешнения в русской и английской культуре на примере представлений о счастье, грусти, гневе и страхе.
Задачами исследования в соответствии с поставленной целью являются:
разработка методики и проведение направленного цепного ассоциативного эксперимента с носителями русской и английской культур;
создание словаря эмотивной лексики на двух языках;
комплексный анализ полученного экспериментального материала с целью выявления общего и культурно-специфического в представлениях об изучаемых эмоциях и способах их вербального овнешнения представителями двух культур.
Методы исследования определялись целями и задачами работы. Нами использовались: метод психолингвистического ассоциативного эксперимента, статистический метод, метод гештальт-анализа по Ю.Н. Караулову, семантический анализ реакций, сопоставительный метод. В качестве инструмента анализа результатов использовались стандартный пакет программы MATLAB и стандартные функции языка ACCESS.
Материалом исследования являются результаты направленного цепного ассоциативного эксперимента, который базируется на методиках изучения эмоций, используемых в психологии и методе ассоциативного эксперимента в психолингвистике. В качестве стимулов выступают эмономы, обозначающие базовые эмоции: счастье, грусть, гнев и страх.
В русской части эксперимента приняли участие 200 студентов и аспирантов различных московских вузов, в частности: Института Военных Переводчиков, МГИМО, МГЛУ. Возрастные рамки испытуемых - от 18 до 25 лет. Анализу подверглись 74 мужские анкеты и 87 - женских, всего 161 анкета.
К участию в английской части эксперимента были привлечены английские студенты, проходящие стажировку в различных московских вузах: МГИМО, МГЛУ, МГУ, а так же студенты, работающие в качестве преподавателей языка в международном языковом центре Language Link. Объем английской выборки составил 62 анкеты, из них 32 - мужские и 30 -женских.
Всего в русской части эксперимента на стимулы были получены 2961 реакция, в английской-1327.
Эксперимент проводился в 2001 - 2002 годах в г. Москве.
В качестве методологической основы исследования приняты базовые положения лингвистики эмоций (В.И. Шаховский, Е.Ю. Мягкова), концепция «языковой картины мира» (В.Н. Телия, В.И. Постовалова), концепция «языкового сознания», разработанная в рамках теории деятельности А.Н. Леонтьева (Е.Ф. Тарасов, Н.В. Уфимцева), дифференциальная теория эмоций К. Изарда, теории эмоций отечественных психологов Е.П. Ильина, П.К. Анохина, П.В. Симонова, В.К. Вилюнаса, Б.И. Додонова, теория поля и семантического гештальта Ю.Н. Караулова, теория ассоциативного эксперимента как способа доступа к сознанию (Е.И. Горошко).
Научная новизна работы:
1. впервые введен в научный оборот ассоциативный словарь лексических средств вербализации эмоций в русском и английском языках на материале обыденной разговорной речи, создана база данных;
2. впервые метод семантического гештальта адаптирован к изучению эмотивной лексики применительно к исследованию наивных представлений эмоций в обыденном сознании носителей русской и английской культур;
3. впервые выявлены общие и отличительные черты русской и английской эмоциональности и эмотивности на примере представлений носителей русской и английской культур о четырех базовых эмоциях. Теоретическая значимость диссертационного исследования состоит в определении национально - культурных особенностей эмоциональности русских и англичан, выявлении общего и специфического в обыденном сознании и вербальном овнешнении эмоций представителями исследуемых культур.
Практическая ценность данной работы заключается в возможности применения собранного материала и полученных выводов в дальнейших кросс и монокультурных исследованиях эмоций, в том числе и в тендерном аспекте;
при подготовке лекционных и практических занятий по межкультурной коммуникации и лингвострановедению;
в практике преподавания английского языка и русского языка как иностранного;
в организации тренингов по межкультурной коммуникации.
На защиту выносятся следующие положения: 1. Вербальные способы выражения эмоций так же культурно специфичны, как и все другие представления о мире, поскольку содержание сознания носителей разных культур специфично и национальные образы сознания не отображают идентично эквивалентные культурные предметы.
2. Вербальная репрезентация эмоций в обыденном сознании дает ключ к образам эмоций, свойственным той или иной культурной общности.
3. Счастье, грусть, гнев и страх представляют собой образы сознания, которые отражают опыт интроспекции языкового коллектива в виде общих и культурно-специфических представлений о данной эмоции.
4. Различия в представлениях об эмоциях, их содержании и способах выражения можно объяснить культурными стереотипами, особенностями менталитета и коммуникативными правилами данного этноса.
Апробация работы: результаты исследования обсуждались: 1)на XIV Международном Симпозиуме по Психолингвистике и Теории Коммуникации "Языковое сознание: устоявшееся и спорное", Москва, 29-30 мая 2003г.;
2) на III Международной Конференции Тендер: язык, культура, коммуникация", г. Москва, МГЛУ, 27-28 ноября 2003г.;
4) на заседаниях кафедры английского языка № 4 МГИМО (У) МИД РФ (2003-2004 г.);
5) на заседаниях сектора психолингвистики Института Языкознания РАН (2003-2004 г.).
Структура работы: диссертация состоит из Введения, двух глав, Заключения, списка использованной литературы и двух приложений.
Во Введении обосновывается актуальность темы, определяется цель и задачи исследования, аргументируется новизна работы, теоретическая и практическая значимость, описывается материал и метод исследования.
Первая глава содержит теоретические и методологические предпосылки изучения эмоций. В главе рассматривается взаимосвязь языка, культуры и эмоций, роль эмоций в межкультурном общении, теория и практика исследования эмоций в отечественной и зарубежной науке.
Во второй главе описывается ход создания, проведение и основные характеристики эксперимента, методы обработки полученных данных, в том числе по системе семантического гештальта, предложенной Ю.Н. Карауловым. В главе приводятся и обсуждаются результаты обработки материала; делается сравнительное описание образов изучаемых эмоций в обыденном сознании носителей русской и английской культур; даются культурологические комментарии.
В Заключении подводятся общие итоги работы и формулируются основные выводы.
Культурная обусловленность эмоций
В. Фон Гумбольдта по праву признают первым языковедом, кому открылось, что язык, как ничто иное, способен приблизить к разгадке тайны человека и характера народов. Размышлениям над этой проблемой посвящены многие труды ученого. В частности в своей монографии о басках в 1801 году В. Фон Гумбольдт пишет: «Разные языки - это не различные обозначения одного и того же предмета, а разные видения (Ansichten) его. Путем многообразия языков непосредственно обогащается наше знание о мире и то, что нами познается в этом мире; одновременно расширяется для нас и диапазон человеческого существования» [Гумбольдт В., 1984, с. 9].
Именно В. Фон Гумбольдт ввел понятие «дух народа» в сравнительное языкознание как понятие необходимое, но трудно постижимое в чистом виде: без языкового выражения «дух народа» - неясная величина, знание о которой следует извлечь опять-таки из самого языка, язык же толкуется не только как средство постижения «духа народа», но и как фактор его созидания. В связи с размышлениями о связи языка и культуры народа- носителя В. Фон Гумбольдт поднимает вопрос о взаимодействии языка и мышления, пытаясь выяснить характер их взаимоотношений. «Мышление не просто зависит от языка вообще, а до известной степени оно также обусловлено каждым конкретным языком» [Там же, с. 10]. Конечной целью своего исследования В. Фон Гумбольдт считал выяснение «отношения» языков к «миру представлений» как к «общему содержанию языков».
Так называемые неогумбольдтианцы - Вальтер Порциг, Йост Трир и Лео Вайсгербер попытались претворить в жизнь глубоко интуитивное и стимулирующее наблюдение В. Фон Гумбольдта о том, что для человека мир, в котором он живет, таков, каким это мир рисует ему его язык.
Естественно, встает вопрос: независимо ли это общее содержание от конкретного языка или оно небезразлично к языковому выражению? К глубокой работе над этим вопросом, заданным еще в начале 19 века, и поиском ответа на него лингвистика и психолингвистика преступили лишь во второй половине 20 века.
Многие годы западные этнолингвистические исследования были сосредоточены вокруг гипотезы, выдвинутой Бенджамином Ли Уорфом в ряде статей в 1940-1941 гг. Уорф, вдохновленный трудами Сепира, утверждал, что каждый язык не только по-своему неповторимым образом воссоздает природу и социальную действительность, но в силу этого воплощает и закрепляет некое неповторимое мировоззрение . Говоря словами Сепира, «реальный мир» в значительной степени бессознательно строится на основе языковых навыков той или иной группы. Никакие два языка не бывают настолько сходными, чтобы можно было считать, что они отражают одну и ту же социальную действительность. Миры, в которых живут различные народы, -это разные миры, а не один и тот же мир, к которому лишь прикреплены различные этикетки» .
Э. Сепир отмечал, что «Языки очень неоднородны по характеру своей лексики. Различия, которые кажутся нам неизбежными, могут полностью игнорироваться языками, отражающими совершенно иной тип культуры, а эти последние, в свою очередь, могут проводить различия, непонятные для нас. Подобные лексические различия выходят далеко за пределы имен культурных объектов, таких как наконечник стрелы, кольчуга... Они в такой же степени характерны и для ментальной области» .
Э. Сепир в своих трудах постоянно подчеркивал необходимость анализа явлений языка в связи с явлениями культуры, необходимость изучения речи в ее социальном окружении, указывал на влияние, которое языки оказывают на поведение и мышление тех, кто на них говорит.
Гипотеза Сэпира - Уорфа (теория лингвистической относительности) заключается в том, что лексика отдельного языка структурирует и в то же время ограничивает когнитивные и экспрессивные возможности говорящего на данном языке общества. Влияние, которое слова оказывают на общество, отделяет и отличает его от любого другого общества или языковой группы . Следуя данной точке зрения, носитель языка до определенной степени связан лексикой данного языка в том, какие смыслы и как он может выразить. Язык творит картину мира, а мышление и мировоззрение носителей языка - в плену у этой картины мира. «...Мы рассматриваем культуру и язык как некое единство, которое, как можно предполагать, объединено взаимными связями, пересекающими границы между ними, и если эти связи действительно существуют, их можно, в конечном счете, обнаружить путем исследования» .
Попытками найти и объяснить эти связи можно назвать работы Р. Арре (Rom Harre), А. Вежбицкой и многих других лингвистов и психолингвистов. Они разделяют убеждение, что словарь отражает и передает образ жизни и образ мышления, характерный для некоторого данного общества, дает своего рода индекс содержания культуры и часто указывает на относительную важность различных аспектов культуры [Вежбицкая, 20016, с. 18; Хойер, 1999, с.44-67].
Для многих западных ученых, работающих над проблемами структурной семантики характерно мнение о том, что ядро языка «core vocabulary» не несет в себе культурных отличий. «...Лексическое ядро не несет в себе никаких культурных признаков...оно свободно от культуры, лишено культуры, не несет в себе литературных, эстетических и эмоциональных пристрастий» . Но культурная «нейтральность» лексического ядра в лучшем случае относительна.
Общие вопросы психологической теории эмоций
Обращаясь к исследованию эмоций в языке, невозможно не учесть мнение психологов об этом феномене. Психология эмоций не располагает единой теорией эмоциональных явлений и изобилует различными подходами к данной проблеме.
Об эмоциях пишут очень много как в художественной, так и в научной литературе, они вызывают интерес у философов, физиологов, психологов, лингвистов, клиницистов. Достаточно сослаться на систематические обзоры экспериментального изучения эмоций в работах Р. Вудвортса (1950), Д. Линдслея (1960), П. Фресса (1975), Я. Рейковского (1979), К. Изарда (2003), переведенных на русский язык, а так же работы отечественных авторов: П.М. Якобсона (1958), П.К. Анохина (1964, 1976), В.К. Вилюнаса (1973,1984, 1989, 1990), Б.И. Додонова (1978, 1987), П.В. Симонова (1962, 1975, 1981, 1987), Е.П. Ильина (2002). Роль эмоций в управлении поведением человека велика, и не случайно практически все авторы, пишущие об эмоциях, отмечают их мотивирующую роль, связывают эмоции с потребностями и их удовлетворением [Вилюнас, 1990; Додонов, 1987; Изард, 2003; Леонтьев А.Н., 2002; Фресс, 1975; Рейковский, 1979; Симонов и др.]. Более того, некоторые авторы считают, что эмоции играют первостепенную роль в обыденной жизни человека. «Эмоции и чувства, выполняя различные функции, участвуют в управлении поведением человека в качестве непроизвольного компонента, вмешиваясь в него как на стадии осознания потребности и оценки ситуации, так и на стадии принятия решения и оценки достигнутого результата» [Ильин, 2002, с. 10].
Единого определения эмоции не существует ни у психологов, ни у физиологов. Многие ученые согласны, что современное состояние изучения эмоций представляет разрозненные знания, непригодные для решения конкретных проблем. Существующие определения эмоций и теории эмоций в основном касаются лишь частных аспектов проблемы.
Психологи связывают эмоции с категорией потребности: «Эмоции -особый класс психических процессов и состояний, связанных с инстинктами, потребностями и мотивами. Эмоции выполняют функцию регулирования активности субъекта путем отражения значимости внешних и внутренних ситуаций для осуществления его жизнедеятельности» [Леонтьев А.Н., 1981, с. 553]. В.П. Симонов так же связывает эмоции с потребностями: «Эмоция есть отражение мозгом человека и животных какой-либо актуальной потребности (ее качества и величины) и вероятности (возможности) ее удовлетворения, которую мозг оценивает на основе генетического и ранее приобретенного индивидуального опыта» [Симонов 1981, с. 20].
Физиологи, указывают на тесную связь эмоций с состоянием организма, но при этом не объясняются различия между собственно эмоциями и чувствами. Например, П.К. Анохин, определяя эмоцию, пишет: «Эмоции -физиологические состояния организма, имеющие ярко выраженную субъективную окраску и охватывающие все виды чувствований и переживаний человека - от глубоко травмирующих страданий до высоких форм радости и социального жизнеощущения» [Анохин, 1964, с.339].
Во многих определениях прослеживается связь эмоции с механизмом оценки: «... эмоции в качестве процесса есть не что иное, как деятельность оценивания поступающей в мозг информации о внешнем и внутреннем мире, которую ощущения и восприятия кодируют в форме субъективных образов» [Додонов, 1978, с. 29].
П. А. Рудик (1976), давая определение эмоциям, отождествляет переживание и отношение: «Эмоциями называются психические процессы, содержанием которых является переживание, отношение человека к тем или иным явлениям окружающей действительности...» [Рудик, 1976, с.75]. По Р.С. Немову, эмоции - это «элементарные переживания, возникающие у человека под влиянием общего состояния организма и хода процесса удовлетворения актуальных потребностей» [Немов, 2000, с.573].
Я. Рейковский (1979) определяет эмоцию как акт регуляции и отмежевывается от понимания ее как субъективного психического явления. А.Н. Леонтьев (2002) также отмечает регулирующий характер эмоций, когда пишет, что к эмоциональным процессам относится широкий класс процессов внутренней регуляции деятельности и что они способны регулировать деятельность в соответствии с предвосхищаемыми обстоятельствами.
В определении К. Изарда отмечена и чувственная и функциональная сторона эмоций: «Эмоция - это нечто, что переживается как чувство (feeling), которое мотивирует, организует и направляет восприятие, мышление и действия» [Изард, 2003, с.27].
Суммируя существующие определения, Е.П. Ильин предлагает рассматривать эмоцию «как рефлекторную психо-вегетативную реакцию, связанную с проявлением субъективного пристрастного отношения (в виде переживания) к ситуации, ее исходу (событию) и способствующую организации целесообразного поведения в этой ситуации» [Ильин, 2002, с.50].
Помимо сложности исчерпывающего определения эмоций в психологии также существует путаница со смежными понятиями: настроение, эмоциональный тон, аффект, чувство. Как указывает В.К. Вилюнас, «парадоксально, но в современной психологии эмоций не разработан даже вопрос о ее объекте. В эмоциональной сфере отражения можно обозначить своего рода ядро, состоящее из «очевидных» эмоциональных состояний, таких, как страх, гнев, радость, которые обычно и служат предметом проводимых исследований. За пределами этого ядра, границы круга явлений эмоциональной природы остаются крайне размытыми»
Метод исследования, планирование и проведение эксперимента
Эксперимент базируется на методиках изучения эмоций, используемых в психологии, и методе ассоциативного эксперимента в психолингвистике. Нами были приняты к сведению следующие психологические методики изучения эмоциональной сферы личности:
1. Методика «Эмпирический анализ категоризации эмоций» разработанная Д.В. Люсиным (1999) для изучения того, как категория «эмоция» используется определенной группой людей в естественном (обыденном) языке, исходя из знаний об эмоциях. Она включает определение в самостоятельных сериях следующих показателей: продуктивной частотности, прототипичности и некатегориальности, категориальной доминантности [Ильин, 2002, с. 634].
2. Методика «Ассоциативный словарь эмоций», разработанная А.Г. Закаблуком, используется с целью определить, знают ли испытуемые признаки основных видов эмоций, выраженных через слово. Чем больше испытуемый дает синонимов на каждый стимул, тем в большей степени у него сформировано представление о смысле того или иного эмоционального понятия [Там же, с. 637].
3. Методика «Эмотивные ассоциации», предложенная Л.Н. Рожиной (1999) позволяет выявить семантическое богатство - бедность при описании испытуемыми эмоциональных состояний, степени адекватности использования тех или иных слов, удельный вес в субъективном опыте индивида тех или иных эмоций, соотношение в этом опыте эмоций разного знака. Данная методика применяется в нескольких вариантах. В варианте «Вербально - эмотивные ассоциации» респонденту предлагается либо самостоятельно описать те эмотивные ассоциации, которые возникают в ответ на названное экспериментатором слово-стимул, либо используются некоторые списки определений, что позволяет перевести индивидуальное описание переживания в некоторые общие структуры. В варианте «Синонимические ряды» испытуемым предлагается самостоятельно назвать известные им слова-синонимы, обозначающие одно и то же эмоциональное состояние, или составить цепочку эпитетов, раскрывающих эмоциональный смысл одних и тех же явлений, объектов предметов [Там же, с. 639].
4. «Методика оценки Эмоциональной устойчивости по характеристикам речи» Э.Л. Носенко основана на том, что выраженное эмоциональное напряжение находит отражение в ряде характеристик речи: структуре фраз, выборе лексики, наличии или отсутствии переформулировок и т.д. [Там же, с.543].
5. Метод проективных ситуаций, часто используемый и в психологии и в социологии, когда испытуемым предлагается представить себя в той или иной заданной ситуации и описать свои действия, мысли, реакцию и т.д.
Изучение перечисленных методик и методов позволило нам предположить, что
вербальное овнешнение эмоционального состояния может служить ключом к изучению эмоциональной сферы человека;
лексическая продуктивность при описании эмоционального состояния может свидетельствовать о сформированности представления о смысле того или иного эмоционального понятия;
лексическое богатство или бедность, адекватность использования слов сигнализирует об удельном весе тех или иных эмоций в субъективном опыте индивида и позволяет судить о соотношении в этом опыте эмоций разного знака;
продуктивная частотность (в каком проценте случаев от возможных 100%, соответствующих числу людей в группе, использовалось конкретное слово), и выявление наиболее типичных ответов дает представление о том, какие вербальные средства наилучшим образом отражают то или иное эмоциональное состояние.
Эти выводы послужили нам ключом при моделировании эксперимента данного исследования и подтверждением того, что выбранный метод адекватен задачам исследования.
Второй частью теоретической базы при подготовке эксперимента стала теория и опыт применения ассоциативного эксперимента для психолингвистических исследований.
Под ассоциацией в современной гуманитарной парадигме понимается «связь, образующаяся при определенных условиях между двумя и более психическими образованиями (ощущениями, двигательными актами, восприятиями, идеями и т.п.); действие этой связи - актуализация ассоциации состоит в том, что появление одного члена ассоциации регулярно приводит к появлению другого (других)». Психологической основой ассоциации считается «условный рефлекс» [БСЭ, с.331].
Человеческие ассоциации глубоко индивидуальны, субъективны, специфичны, они представляют собой достояние носителя языка. «Воспринимаемое слово (стимул, раздражитель) порождает в нашем сознании поистине безграничную систему связей и отношений, отражающих образы предметов, явлений, понятий, действий и слов, наше эмоциональное состояние в данный момент, а так же все то, что отложилось в житейском опыте индивида...» [Ульянов 1988, с. 12]. «Метафорически говоря, ассоциация- стык нашего сознательного с нашим бессознательным, своеобразная зона «перехода» от одного процесса к другому» [Горошко 2001, с. 16].
Характеристики русского и английского ассоциативных полей, полученных в результате эксперимента
В этом разделе приводится распределение реакций русских и английских респондентов с учетом стимула и пола, а так же вычисляются и сравниваются такие показатели лексического поля как средневзвешенное количество реакций на стимул, уровень стереотипности и лексического богатства реакций. По результатам сравнения делаются выводы об особенностях русского и английского ассоциативных полей некоторые предварительные заключения о свойствах эмоциональности русских и английских респондентов.
Характер распределения реакций и основные характеристики ассоциативного поля эмоций русских респондентов. В результате русской части эксперимента нами собрана 2961 реакция, в том числе одинаковые или близкие по смыслу. Объем словаря-классификатора составил 1.208 разных реакций. С учетом стимула и пола респондентов реакции распределились следующим образом (см. табл.2).
Анализ средневзвешенного количества реакций, полученных на четыре предложенных стимула, позволяет сделать вывод о сформированности представления о смысле изучаемых эмоциональных переживаний в опыте носителей русского языка и свидетельствует, что наиболее сформированным и репрезентированным в индивидуальном опыте русских респондентов является представление о счастье, за ним следуют грусть, гнев и страх (см. табл.3).
Анализ средневзвешенного количества реакций с учетом пола респондентов обнаруживает, что женщин отличает большая лексическая продуктивность по всем четырем стимулам. По свидетельству психологов это указывает на больший удельный вес в субъективном опыте индивида тех или иных эмоций. То есть мы можем сказать, что в среднем русским женщинам свойственно более глубокое осмысление и более экстенсивное вербальное овнешнение своего эмоционального опыта, чем мужчинам, что согласуется с экспериментальными данными и психологов и психолингвистов [см. Суханова 2001, Пинигин 2002, Горошко 2003, Ильина 2003, Ощепкова 2002].
Определение уровня стереотипности реакций по методу А. А. Залевской [Горошко 2001, с. 264], путем вычисления среднего количества разных реакций на предъявленный стимул без учета пола респондентов показало, что наибольшей стереотипностью отличаются реакции на стимул «гнев». Далее следуют «страх», «грусть» и «счастье», в порядке убывания стереотипности. Те же вычисления с учетом пола респондентов показывают, что у женщин уровень стереотипности реакций ниже, чем у мужчин (табл. 4).
Ю.Н. Караулов вместо термина «стереотипность» использует термин «лексическое разнообразие», но вычисления делаются аналогичным образом и отражают те же свойства ассоциативного поля. Бще одной характеристикой поля, по мнению Ю.Н. Караулова [Горошко 2001, с. 276], является показатель его «лексического богатства» (отношение единичных ответов к разным). Вычисление этого показателя дало следующие результаты: наибольшим лексическим богатством характеризуются реакции на стимул «гнев», далее следуют «страх», «грусть» (практически на одном уровне) и «счастье». Реакции женщин характеризуются меньшим лексическим богатством по трем стимулам, за исключением стимула «страх» (табл. 5)
Исходя из полученных показателей, мы можем сделать вывод, что для русских характерен психотип, при котором счастье и грусть доминируют над гневом и страхом. Наибольшей стереотипностью характеризуется вербальное поведение русских при демонстрации эмоций гнева и страха, и наименьшей стереотипностью, то есть большей самобытностью, оригинальностью при описании эмоции счастья. Русские женщины более многословны в своих переживаниях, а мужчины более лаконичны, но в то же время и более оригинальны или индивидуальны в вербализации своих эмоций счастья, грусти и гнева. И только женские реакции на стимул «страх» характеризуются большим лексическим богатством, чем мужские. Мужские реакции отличаются с одной стороны большей стереотипностью, а с другой большим лексическим богатством. Этот вывод совпадает с выводами Е.И. Горошко о большей стереотипности структуры мужского ассоциативного поля [Горошко 2003, с.238-239], и согласуется с данными, полученными Е.С. Ощепковой, о том, что мужчины при выполнении экспериментального задания демонстрируют большее разнообразие словаря, а женщины более продуктивны, то есть, многословны [Ощепкова 2002, с.250].
Катермина, Вероника Викторовна
Некоторые исследователи предполагают, что понятие «эмоция» можно вообще исключить из психологии. Так, Даффи (Даффи, 1962), и многие другие ученые его поддерживают, утверждает, что различные аспекты поведения разумнее рассматривать со стороны понятий «активация» и «возбуждение», которые не так многогранны, как понятия, связанные с эмоциональной сферой. Иные же (Томкинс, 1962, 1963; Изард К.Э., 1971, 1972) полагают, что эмоции - основная мотивационная сфера человека. Другие ученые утверждают, что эмоции являются краткосрочными состояниями перехода, тогда как иные уверенны, что человек все время оказывается под воздействием позитивных или негативных эмоций, что поведение человека и аффект неразрывно связаны (Schachtel, 1959). Так же есть мнение, что эмоции разрушают личность человека и что эмоции являются основой психосоматических заболеваний (Арнольд, 1960; Лазарус, 1968; Юнг К.Г., 1961). Иные наоборот, утверждают, о том, что роль эмоций в организации, мотивации и подкреплении поведения имеет только плюсы (Изард К.Э., 1971, 1972; Маурер Х., 1960; Рапапорт Г.Н., 1942; Шехтель,1959; Томкинс,1962,1963).
Различные ученые считают, что у эмоций есть определенная связь с висцеральными функциями, и включением деятельностных структур, иннервируемых вегетативной нервной системой (Венгер, 1950). В 1974 году в Баку имел место быть XXVI Международный физиологический конгресс, на котором главной темой были эмоции и висцеральные функции (Гасанов, 1974). Так же следует обратить внимание на специфичность внешних, т.е. мимических проявлений эмоций, и рассматривается роль соматической нервной системы, то есть той части нервной системы, которая поддается произвольному контролю (Гельгорн Э., 1964, 1970; Томкинс, 1962, 1963; Экман П., 1972; Изард К.Э.,1971,1972).
Первооткрывателями идей о том, что эмоции в жизни и в поведении людей играют одну из основных и самых значимых ролей, были Липер (Липер Р.У., 1948) и Маурер (Маурер Х., 1960). Маурер был сторонником идеи, что «эмоции - это одна из главенствующих и незаменимых причин изменений поведения или его результатов, которые принято называть «научением»» (Маурер Х., 1960). Маурер был противником общественного западного мнения об эмоциях, т.к. оно было основано на их принижении перед интеллектом (разумом, логикой). «Данным идеям нельзя верить, потому что эмоции можно считать более чем важными для самого существования человеческого организма и противопоставлять их "разуму" просто невозможно» (Маурер Х., 1960).
Эмоции очень связанны с поведением человека и с различными факторами, влияющими на его жизнь. Они определяются несколькими очень яркими характеристиками. Во-первых, эмоции можно на прямую связать с состоянием человека на данный момент и его отношением к чему-либо. Во-вторых, разные эмоции могут отличаться валентностью, т.е. могут быть со знаком + или --. Грань между полюсами весьма прозрачна, так как они часто могут находиться в сложном противоречивом единстве.
Эмоции -- это помощник человека в осознании своих желаний, предметов на которые они направленны, действий других людей и т.д. Так же эмоции отличаются своей способностью осуществления потребностей и достижения каких-либо целей. Так же по любой эмоции, точнее по ее полярности можно судить о степени достижения цели. Так, при хорошем для нас результате мы испытываем положительные эмоции, а отрицательные же, напротив, с неудачей. Отсюда, можно сделать вывод о том, что эмоции прямо связаны с регуляцией деятельности человека.
Совокупность эмоций это очень сложное, требующее большого внимания, психическое явление. К эмоциям можно причислить такие типы эмоциональных переживаний, как: аффекты, чувства, настроения и эмоциональный стресс.
Аффект наимощнейшая реакция из всех. Аффект - интенсивная, активно протекающая и кратковременная эмоциональная вспышка. Например: паника, ярость, гнев и т.д. Эта эмоциональная реакция является мощным контроллером психики человека, суммируя главный раздражитель и все остальные, малозначимые, образуя единый аффективный комплекс, определяющий одну общую реакцию на всю ситуацию. Специфичностью аффекта является то, что он мотивирует человека на определенного рода действия, которые сам человек контролировать не в силах. Это объясняется тем, что в состоянии аффекта возникает очень сильное эмоциональное возбуждение, которое, затрагивает двигательные центры коры головного мозга, и импульсами переходит в двигательное возбуждение. Все психические процессы у человека в состоянии аффекта работают иначе, чем в нормальном состоянии. Изменяются, например, показатели внимания, его переключаемость снижается, и поле внимания попадают только те объекты, которые имеют непосредственное отношение к раздражителю. Так же меняется и процесс мышления, человек не в состоянии предвидеть результаты своих действий, вследствие чего его поведение становится неадекватным.
Эмоции в значительной мере отличаются от аффектов. Если аффекты это «вспышка», то эмоции имеют продолжительный характер. Другим весомым отличием эмоций является то, что они - это реакция не только на настоящее, но и на прошлое или даже возможное будущее. Как уже говорилось выше, эмоции могут быть положительными и отрицательными. Кроме удовольствия и неудовольствия человек может испытывать напряжение или облегчение. В очень важные моменты деятельности, когда на человека возлагается большая ответственность, человек испытывает напряжение. Иным проявлением является возбуждение или успокоение. Возбужденное эмоциональное состояние обычно является очень активным, и связано оно с какой либо деятельностью или с подготовкой к ней. Успокоение же вызывается снижением активности, или равномерным распределением своих сил.
Если рассматривать влияние эмоций на деятельность человека, то эмоции можно разделить на стенические и астенические. Стенические эмоции поддерживают работу, повышают энергию и силы человека, мотивируют его к определенным действиям и идут на благо самому человеку. Астенические эмоции в свою очередь наоборот сковывают потенциал человека и приводят к бездействию. В связи с этим можно сделать вывод, что эмоции могут по-разному влиять на поведение все зависит от ситуации, ее влияния на данного человека и его индивидуальных личностных черт.
Стоит обратить внимание на тот факт, что одна и та же ситуация может вызывать очень разные противоречивые эмоции. Это явление объясняется амбивалентностью (двойственностью) чувств. Это вызвано тем, что разные аспекты одного предмета по-разному влияют на потребности и ценности человека.
Чувства . Самым главным различием эмоций и чувств является то, что эмоции своего рода ориентировочная реакция, т.е. благодаря им человек получает информацию о недостатке или избытке чего-либо, поэтому они часто бывают неопределенными и недостаточно осознаваемыми (например, смутное ощущение чего-либо). Чувства же носят предметный и конкретный характер. Чувства больше связаны с другими людьми и социальной сферой жизни, нежели с биологической средой человека. Отсюда можно сделать вывод о том, что чувства являются осознанными и человек в полной мере отдает отчет о том, что он чувствует и делает. К тому же чувства всегда имеют стандартную структуру проявления, в то время как одна и та же эмоция может протекать весьма непредсказуемо.
Формирование и развитие чувств происходило в процессе культурно-исторического развития человека. В разные исторические эпохи люди проявляли свои чувства по разному, это зависело от культуры, ценностей и других факторов тех времен. Считается, что чувства играют одну из важных ролей в мотивационной сфере человека.
Так же чувства это своеобразный толчок, который содвигает человека к общению с другими людьми. Чувства людей напрямую зависят от их личных ценностей, установок и целей, поэтому чувства у каждого являются индивидуальными.
Из общей иерархии чувств можно выделить высшие чувства, которые в свою очередь делятся на нравственные, эстетические, интеллектуальные. Высшие чувства несут в себе очень важную идею, так как именно благодаря высшим чувствам общество может испытать всю палитру истинных человеческих отношений.
Моральные чувства - это те чувства, которые испытывает человек и на которые оказывают огромное влияние ценности и правила общества, в котором он живет. Мораль и нравственность воспитываются в человеке с ранних лет его жизни, дома, в школе и т.д. Так же существуют аморальные чувства - это те чувства, которые противоречат ценностям человечества, и общество их не одобряет.
Интеллектуальные чувства вызывает у человека какая либо познавательная деятельность. Чаще всего такие чувства возникают, в каких либо стрессовых ситуациях, когда человек пытается найти выход из проблемной ситуации. Интеллектуальные чувства синхронно сопровождают познавательную деятельность человека, но и стимулируют, усиливают ее, влияют на скорость и продуктивность мышления, на содержательность и точность полученных знаний.
Эстетические чувства у человека вызывают все духовные богатства человечества. Это своего рода смесь моральных и интеллектуальных чувств. Человек испытывает вдохновенье, восхищенье и восторг созерцая все прекрасное вокруг.
Вообще чувства человека имеют сложную структуру, и они очень многообразны, поэтому их очень трудно четко разделить на четкие группы. Любая классификация является условной и имеет обобщенный характер.
Настроение, пожалуй, самое длинное и устойчивое эмоциональное состояние, которое оказывает очень большое влияние на поведение человека в целом. Настроение определяется общим положением дел человека, его жизненной ситуацией, совокупностью всех условий и раздражителей, влияющих на человека. На настроение влияют такие факторы, как: здоровье, тонус нервной системы, жизненная ситуация, потребности человека и т.д. Настроение можно больше отнести к сфере бессознательного, т.к. не всегда человек может понять почему у него то или иное настроение. Но причина настроения есть всегда, просто иногда человек в силах ее осознать, а иногда нет. эмоция культура тревожность личность
Продолжительность настроения может так же быть различной. Устойчивость настроения зависит от различных факторов, таких как, например, возраст человека, личностные особенности, его характер и темперамент, сила воли, уровень развития ведущих мотивов поведения. Кроме того, у некоторых людей настроение можно отнести к черте характера, это значит определенное настроение может быть устойчивым очень долгое время, не зависимо от различных факторов.
Настроение можно связать с множеством свойств человека, например с его продуктивностью, самооценкой, уровнем притязаний и т.д. Чем выше настроение, тем лучше все эти показатели.